Предпоследний пост о МЕ1 почему-то дался мне с большим трудом.
Однажды на глаза мне попался юмористический текст о том, как разные писатели обыгрывают встречу героя с антагонистом в конце истории, но мне запомнился только нелюбимый Лукьяненко. Мол, у него эти двое сели бы вместе на кухне, или в машине, или еще где; и антагонист устало рассказал бы о своем злодейском плане, герой устало бы ему возражал, не забывая, конечно, задавать наводящие вопросы, а потом встал бы — и там судьба мира как-нибудь да разрешилась бы... Забавно, но последний разговор Сарена и Шепард напоминает мне именно этот сценарий.
Впрочем, «как бы разные писатели...» — вообще тема благодатная. Вот как мог бы описать конец игры Говард наш Лавкрафт:
Это был поистине ужасный момент: стоило Шепард сделать шаг вперед, как всю башню от основания до вершины сотряс чудовищной силы удар, а ушей ее достиг невообразимый звук, не то скрежет, не то стон, в котором не было ничего человеческого. Он накатился издали, как волна чудовищной мощи, обрушился на сознание со всей злобой, которую только способно чужеродное существо из темных глубин космоса испытывать по отношению к человеку, и оборвался на низкой глухой ноте за мгновение до того, как стать совершенно невыносимым. Боже праведный! Можно ли обвинить Сарена в том, что он, находясь в непосредственной близости от него, совершенно потерял себя и сошел с ума? Механистический, непостижимый Повелитель пробудился и заявлял свои права на Цитадель, чтобы открыть врата для Высшей Расы и собрать с Галактики мрачную жатву.| protect the Council at any cost |
Сам разговор Сарена и Шепард лучше, наверное, доверить все же не Лукьяненко, а Оскару Уайльду:
Сарен: Вы чуть было не опоздали и заставили меня поволноваться, Шепард.
Шепард: О, прошу вас: в современном обществе герою пристало спасать Галактику лишь в последнюю минуту, а я, судя по всему, явилась так рано, что это попросту неприлично! Если бы вас действительно волновала моя репутация, вы не преминули бы оставить мне больше гетов.
Сарен: Мной двигала любезность: я не хотел лишать вас возможности послушать мою финальную злодейскую речь.
Шепард: Будучи парагоном, я чувствую себя не вправе отказывать вам в этом удовольствии.
Сарен: Я могу предложить вам удовольствие совсем иного рода: принять волю Повелителя, и тогда он будет к вам снисходителен, когда начнется конец света.
Шепард: Это очень мило с вашей стороны — пригласить меня зрителем на такое редкое событие, как уничтожение всей разумной жизни в Галактике. Во сколько же, простите мое нескромное любопытство, обошелся вам билет?
Сарен: Я отдал за него такие ненужные мелочи, как душу и честь.
Шепард: Хорошо, что вы не отдали свой пистолет: он вам еще пригодится.
Сарен: *стреляется*
Шепард: Жаль, что вы поспешили. Я как раз собиралась попросить вас рассказать мне что-нибудь о Ракни.
Еще я хотела вставить отрывок, посвященный судьбе Совета Цитадели и «Восхождения судьбы», с кратким спойлерным экскурсом в будущее и венцом «Такие дела» (привет Курту Воннегуту!), но писать эти отрывки — такая морока. Пародирование — не мой конек.
Возвращаясь к Совету Цитадели и «Восхождению судьбы», впрочем...
В своем первом прохождении я растерялась и не знала, что выбрать, а потому ткнула в ренегатскую опцию — для лулзов, рассчитывая, что за месяц, оставшийся до МЕ2, разберусь с тем, что считать канонным вариантом, и переиграю концовку, но так ни к чему и не пришла. Рипли стояла на том, что нужно сосредоточить всю боевую мощь на Соверене, я — на том, что нужно спасти Совет, а уж Соверена мы и так как-нибудь одолеем; я победила, но, выбирая парагонскую реплику, чувствовала себя ужасным читером и метагеймером в одном флаконе.
А потом была МЕ2.
Потерявши — плачем; так, наверное. Когда сюжетные рельсы свернули к «Церберу», а от обязанностей и прав Спектра откромсали изрядный кусок, я вдруг поняла, что эта должность подходила Рипли, как перчатка.
Я наизусть, еще со времен Baldur's Gate, помню наивное, но не лишенное очарования деление персонажей по мировоззрениям. Быть может, современные блокбастеры виноваты, может, книги или еще что, — но мне всегда казалось, что настоящий герой без страха и упрека, настоящий спаситель и образец для подражания (парагон, любезно подсказывает мне английский язык) добр и, в идеале, не привязан к писаным правилам. Ведь благородный, но преданный кодексу чести паладин вошел благодаря своей упертости, доходящей до абсурда, в анекдоты, беспристрастный судья, следующий букве закона, зашорен и сух, да и вообще: закон — что дышло... Как же я удивилась, когда поняла вдруг, что отыгрываю законно-нейтрального персонажа! Хотя чего, казалось бы, удивительного: хороший солдат считается, наравне с судьей, ярчайшим примером закона и нейтральности.
«Почему вы пошли служить?» — спросила ныне покойная Эшли Уильямс. Да потому, что в восемнадцать лет хочется «бороться с несправедливостью». Хочется действовать, хочется посвятить себя сражению за что-то большее, чем собственное место под солнцем, и почувствовать себя частью огромной рокочущей волны под названием «Альянс». Но к двадцати девяти годам ум судьи поднимает тебя над людьми и турианцами, над расами и государствами, и сердце твое настолько велико, что может, кажется, вместить весь Млечный Путь, и слово «мы» из «мы, люди» превращается в «мы, граждане Галактики», — и тогда хочется отпочковаться от Альянса, и служить чему-то большему, чем интересы одной расы, и Рипли находит пусть несовершенное, но отражение своего идеала в Совете Цитадели.
И пускай количество парагонских баллов упорно намекает на то, что есть в Р. Э. Шепард что-то от паладина; нет, Совет Цитадели — это не орден Сияющего Сердца, а лояльность Рипли — не доблестное служение без страха и упрека, но тяжелая и грязная местами работа, и решение спасти Совет «любой ценой» — не благородный, а огромный риск.
Риск, который я бы сейчас назвала недопустимым. Но Рипли со мной не согласна, и она делает свой выбор.
Такие дела.