Во время фандомной битвы
Feuille Morte подбадривала меня тем, что пресловутый четвертый левел призван — помимо всего прочего — рушить барьеры у авторов. Как интеллигентный воспитанный человек должен быть в курсе, что это за слова такие пишут на заборе, так и писателю неплохо бы уметь при необходимости отбросить неловкость и написать о пытках, о кровище, о персонажах, изъясняющихся исключительно непечатным, — да о чем угодно, пока эта чернуха является художественным средством, работающим на замысел произведения, а не самоцелью. А стыдиться не стоит. В конце концов, из подзаборного сора, бывает, растут стихи.
Мои барьеры, правда, как стояли до ФБ, так себе и стоят: НЦа по-прежнему является для меня некой таинственной темой, к которой я не рискну прикасаться. Что же касается матерных слов, которые я еще года этак полтора назад ужасно стеснялась писать черным по белому в комментариях, но этот барьер пал еще до ФБ и как-то сам собой, отчасти — благодаря коротенькому фику «Наемники». Мне пришла в голову небольшая история про двух наемников «Синих светил», застрявших из-за поломки шаттла где-то в неведомых галактических ебенях: про солдата Джи, не умеющую выражаться приличными словами, и механика Дачхака, четырехглазого и молчаливого.
Конечно, в силу свойственной мне лени я написала лишь самое начало, споткнувшись на слове «хер», а потом нагрянул МЕ3 мультиплеер, у меня появился очаровательный во всех отношениях
Чатка Шаддах, и батарианец в фике про наемников был переименован соответственно; а последнее ругательство я без стыда и совести написала в тексте только вчера. (Чуть ли не год на текст из без малого двух тысяч слов. Вот за что должно быть стыдно-то.)
В общем, прошу любить и жаловать.
Фандом: Mass Effect
Бета и по совместительству
пинатель меня под зад:
Feuille MorteРазмер: 1714 слова
Содержание: Когда командир Шепард еще мотался по Галактике, собирая добровольцев для своей опасной миссии, Чатка Шаддах был наемником «Синих светил» и в ус не дул, а также порядком раздражал свою напарницу Джи — с которой он, как вы понимаете, и застрял в далеких галактических ебенях, когда вышел из строя из шаттл.
Дисклеймер: Все права на сериал
«Улей» принадлежат принадлежат
Джине Кренберри и
Винни Б. Старку. Автор фика не извлекает из своей деятельности никакой выгоды — наоборот, он публикует этот текст с риском для здоровья, ибо Джина в каждом третьем интервью обещает либо засудить, либо перевешать всех фикрайтеров на суку.
>> Жак и Жоржетта– Сделай мне бутерброд, женщина.
– Пошел к хренам, – огрызнулась Джи. – Почини шаттл, самец.
– Чем я, по-твоему, занимаюсь?
– Лясы со мной точишь. Лучше бы... Эй-эй-эй! Паяльник тебе не хер, смотри, куда суешь!
Под рукой Чатки что-то сверкнуло, треснуло, лопаясь, – и горячие искры брызнули из-под приборной панели прямо на тяжелые армейские ботинки, которые Джи по недосмотру оставила внизу. Наемник наградил панель смачным словцом, натянул двухслойные защитные перчатки и снова склонился над голограммой. Что он понимал в беспорядочной лавине синих значков? Хрен его знает. Джи понимала только большой восклицательный знак в красном треугольнике, тревожно мигавший в правом верхнем углу.
– Долго возиться? – без особого любопытства спросила она.
Вместо человеческого ответа Чатка коротко и резко дернул плечом, не отрываясь от работы. Там зафиксировать гвоздик, сям отодвинуть крышку, в третьем месте поковыряться, и все это одновременно – он явно жалел, что природа не наградила его четырьмя руками вместо положенных двух.
– Эй, – окликнула Джи после короткого раздумья. – Помочь чем-нибудь? Завинтить, подержать?
– Да, язык за зубами.
Джи ругаться даже не стала; плюнула и вышла из шаттла. Вышла – и будто нырнула в море.
Золотые травы были невысокими, ей по колено, и гибкими, как хлысты. Несмотря на безветрие, они упруго приседали, будто повинуясь ритмам невидимых течений, и тут же выпрямлялись, покачивая пушистыми кисточками; все поле ходило ходуном, дышало, будто живое. Дальше, над поросшими зеленым не то мхом, не то папоротником холмами, еле заметно колебался воздух. От зноя, возможно, или от каких-то испарений; никогда не знаешь наверняка на этих планетах! Солнце казалось далеким и приглушенным, как сквозь толщу воды, и по темно-голубому небу скользили крупные тени: птицы-акулы, птицы-киты, как на картинках в детских книжках...
На первый взгляд местность казалась очень мирной, но Джи знала все эти «райские местечки», в которых водятся хищники, «серьезные отношения», что не мешают парню потрахиваться на стороне, и «непыльную работенку»: много пиздежа о прибылях и три года кабалы.
– Мой инструмент куда дела?
И напарник-батарианец в придачу, чтобы его черти в аду ебали.
– Твой инструмент в твоих штанах, – хмыкнула Джи. Хватила горстью траву и потянула с силой на себя, сдирая с тонких стебельков белые хохолки семянок. К ее удивлению, Чатка не огрызнулся, а молча полез в карман штанов, вытащил оттуда уни-ключи и как ни в чем не бывало продолжил расчленять приборную доску. Неоновая голограмма раскрасила и без того неприятную физиономию кислотно-синими и темно-рыжими полосами.
Джи перехватила дробовик – так, на всякий случай, береженого бог бережет, – и скользнула ниже по склону. Травы с шелестом взметнулись ей по пояс, каблуки чиркнули по камням. Ладонь стала липкой от млечного сока и пахла чем-то, похожим на холодную мяту.
«Похоже, но не то», – таких слов Джи наслышалась в детстве. Не от родителей, нет, – те держались молодцом и вообще избегали говорить о Земле; но соседи были совершенно невыносимы. «Мы нужны человечеству! Вперед, строить новые миры! Да здравствуют передовые технологии!» – ну, не идиоты ли? Альянс в свое время поймал их на эту наживку и умело подсек, а когда рыбки очнулись, разевая рты, в каких-то галактических ебенях, с тяпкой в руках посреди фермерских угодий, – что ж, тогда Альянс положил на них хрен. Так эти нытики только и делали, что жаловались, и все-то им было «похоже, но не то»: солнце, запах теплой земли, вкус зерна...
Ладонь зудела, и Джи потерла ее о штаны.
Но хуже всего был их сынок, этот бесхребетный идиотец. В отличие от прочих ребят, родившихся в колонии, с детства рисовавших небо зеленоватым, а траву – ржавой, он, как и Джи, приехал со своими предками с Земли и все время ныл, за что ему и доставалось: прятали мел в сэндвич, нарочно царапали датапад, подкидывали в карманы сочащиеся ярким соком ягоды-вонючки... Однажды корабль Альянса привез, помимо обычного груза, усатые клубничные кустики с Земли, но дурень все равно вякнул: мол, похоже, да не то. Джи тогда подговорила приятелей, и они...
Ладонь горела, будто в нее впились сотни раскаленных иголок, скверная боль отдавалась в плечо.
– Ах ты ж сука! – с чувством сказала Джи, разом припомнив все, что ей говорили про местную ебучую флору. – Ах ты!
~ ~ ~
Вся Омега кишит батарианцами, как закулисная кухня – тараканами.
Готовятся рейды, кипят интриги между группировками, переходят из рук в руки заветные мешочки с красным песком или пряной дурью, и Арья Т'Лоак лишь редко, но больно щелкает хлыстом. Батарианцы лезут изо всех щелей на горяченькое: наемники и торговцы, инженеры и шахтеры, неудачники и контрабандисты; куда ни пойдешь, везде тебя встретит внимательный взгляд четырех глаз, и шутка «Эй, тебе в нижние или верхние засветить?» быстро теряет свою остроту. Благодаря этому соседству Джи довольно быстро нахваталась батарианского – так, по верхам. Только полный кретин не выучит язык, льющийся из каждой подворотни на Омеге и половины пойманных радиочастот, этот гребаный лингвафранка систем Термина. Тут и не хочешь – все равно нахватаешься.
Их язык жестов, правда, по-прежнему оставался для Джи китайской грамотой. Все эти наклоны головы, едва заметные движения плеч и пальцев – поди пойми, разминает батарианец мышцы или говорит приятелю, какая крепкая у тебя задница. Пока Джи баюкала больную руку, перемазанную панацелином, Чатка курил, привалившись к нагретому на солнце боку шаттла, и, возможно, каждый изгиб его тела кричал о том, что Джи – дура и ебанашка, каких свет не видывал, но выражение батарианской физиономии оставалось нечитаемым, а сам Чатка был из молчаливых.
Обычно Джи была благодарна напарнику за сдержанность, но иногда ей хотелось уже, чтобы он первым начал треп. Пусть даже и со слов «Джи, ты – дура».
Легкая тень скользнула по ее лицу: это птица-кит в вышине на мгновение заслонила солнце. Колыхались чужие травы, похожие на рожь. (Похоже, но не то.) Неподалеку курлыкало не то животное, не то насекомое, и запах теплой глины щекотал ноздри.
– На Кхаршане сейчас лето?
– На всей планете сразу не может быть лето.
Джи почувствовала, что против воли раздражается. Вот и говори с таким.
– Ты понял, о чем я. В твоем городе? В стране, откуда ты родом?
Чатка помусолил сигарету в пальцах.
– Поздняя осень. Снег, наверное, уже выпал. Скоро зимнее равноденствие будут праздновать.
– Красиво?
– У нас красиво то, что политически корректно, – фыркнул батарианец. – Вот весенний юбилей Гегемонии – он красивый. И веселый. Шествия, салюты, спектакли, флажки – дети его любят. Да и некоторые взрослые тоже – если любить больше нечего.
– А ты что любишь?
– Да уж точно не Гегемонию.
Джи пожевала губу: сама-то она не любила Альянс, это сборище солдафонов, политиков и мудаков. Когда ей предложили пойти в армию, она расхохоталась и чуть не вмазала лощеному капралу в зубы – и, получив пинок под зад и приказ катиться на все четыре стороны, ни разу не пожалела, хотя жизнь потрепала ее достаточно, прежде чем Джи отвоевала свое право на место в «Синих светилах» и счет в банке.
– А домой? – спросила она. – Домой вернуться хочешь? Вот только не пизди.
– Кто же не хочет, – ухмыльнулся Чатка. – Однажды вернусь. Когда я буду дряхлый, никому не нужный и беззубый. Буду смотреть на детишек с флажками и радоваться.
– Почему тогда уехал?
Чатка посмотрел на нее как на полоумную.
– Потому что дома либо идешь на юбилей Гегемонии, либо садишься в тюрьму.
– Дерьмово.
Джи надоело стоять, и она вытащила из шаттла старый брезентовый чехол для кресла, жесткий и пропахший краской. Швырнула, уселась сверху, чтобы не елозить задницей по голой земле, и с удовольствием вытянула ноги. Дробовик лежал под правой рукой, теплый и готовый к бою.
– Еще что любишь?
Напарник пожал плечами.
– Неожиданные свободные дни. Мясо под сладким соусом. Заводить мотор после починки. Дождь, когда сидишь в тепле и не один. Много всего.
– Женщин? – поддела Джи. Она хотела спросить про шлюх, но язык как-то не повернулся.
– Разве только из своих. – Прогоревшая до фильтра сигарета чуть не обожгла его пальцы. Чатка, плюнув, достал из-под приборной доски пустую жестянку «Тупари» – за алкоголь на миссиях впаривали баснословный штраф – и швырнул бычок внутрь. – С нормальным количеством глаз, знаешь.
– Говорят, Чатка – женское имя.
– Поговори еще ты об этом, – буркнул напарник, – и я покажу, что у меня есть мужские органы.
– Паяльник, например?
– Например, мозг.
– Но слушай, – не отставала Джи, – сколько я ни путешествовала – семь лет на Омеге жила – ни разу не видела батарианки. Вы их что, дома под замком держите? Или, – тут ее осенило, – вы как улиточки? Когда я была маленькая, клянчила до тех пор, пока папа не разрешил мне завести улиточек, и я принесла их прямо из сада, Жака и Жоржа. Жак любил купаться, а Жорж был совсем ручным. А потом Жак вдул Жоржу и заделал тому кучу детишек. Пришлось переименовывать Жоржа в Жоржетту, – с заметным сожалением сказала Джи, вытягиваясь на брезенте.
– Хм.
Вот и рассказывай такому истории.
– Так вы, спрашиваю, не гермафродиты? – терпеливо переспросила она, пряча насмешку в голосе. – Откуда мне знать, может, ты притворяешься мужиком, паяльник и все такое, а на деле носишь на поясе кладку икринок.
Чатка невольно похлопал себя по животу – телосложения он был плотного – увешанному запасными термозарядами, кармашками для инструментов и прочей непонятной херни.
– Да нет, вряд ли.
Еб твою, да его даже подкалывать-то неинтересно.
– Но дома, – степенно продолжил Чатка, снова склоняясь над приборной панелью, – у меня был – как вы это говорите? – гарем.
Он вдруг ухмыльнулся, показав два ряда острых, как иглы, зубов.
– Восемнадцать хьюманок-наложниц.
~ ~ ~
Слепило солнце, клонились к земле отяжелевшие травы. Пахло глиной и машинным маслом. По небу скользили птицы-киты, как в детской книжке, и им было поебать на маленькую девочку Джейн.
Всем всегда было поебать.
Когда родители подписывали десятилетний контракт с одной из колоний-новостроек на границе с системами Термина; когда на тщательно возделанные ряды грядок упала тень батарианского корабля-гарпуна; когда она плюнула лощеному капралу в рожу, а он выставил ее, без семьи, без денег, на вонючие улицы Дели – никого не интересовало, что думает Джейн и как она будет жить дальше. Возможно, в тот момент, когда маленькая девочка Джейн пряталась под кроватью и молила, молила боженьку, чтобы работорговцы не нашли ее, ей стоило молить об обратном – и тогда у какого-то жирного батарианца было бы в гареме одной дыркой больше, но ей никогда, никогда не пришлось бы больше думать за себя...
Чатка все еще возился с двигателем, повернувшись к ней спиной, и при одном лишь взгляде на покатый затылок ладонь начинала шарить по траве в поисках дробовика. Кто владел матерью Джи – его друг? Его брат?
Джи отвернулась, чтобы не смотреть. Легкая работенка, блядь. Отлично слетали, блядь.
Пытаясь отвлечься, она закрывала глаза, но даже тогда перед ее взором колыхалась спелая рожь. Зеленоватая кромка неба делила мир надвое, и мать выходила из типового блока, и откуда-то, будто с другого конца поля, доносились возгласы играющих детей...
Перед ней выросла тень, и мир детства враз потемнел и съежился, и Джи, сцепив зубы, медленно, неохотно повернулась к напарнику, совавшему ей что-то под нос.
– Какого хуя? – непонимающе спросила она.
– Бутерброд, – ворчливо и будто бы даже виновато отозвался Чатка. – Первый раз в жизни видишь, что ли?
FIN