Текст про Фенриса лежал у меня в закромах с весны две тысячи одиннадцатого года: я начала писать его прежде, чем прошла собственно игру. Сложно сказать, что заставило меня вернуться к нему и превратить пять сотен слов в три тысячи; может, проснувшийся внезапно творческий зуд, может, лавина новостей о DA:I. Может, особое положение звезд на небе, такое тоже не исключено. Заканчивая работу, я ныла Feuille Morte о тяжелой судьбинушке фикрайтера — и жаловалась на то, что фик этот, кажется, никому толком не нужен.
«Не переживай, — успокоила меня Наташа. — Он действительно никому, кроме тебя, не нужен. Иди пиши давай».
Фандом: Dragon Age 2
Бета: Feuille Morte
Размер: 3227 слов
Таймлайн: второй акт
Персонажи: Фенрис, беглый раб; Мариан Хоук, Чемпион Киркволла и чародейка-отступница; Варрик, Изабела и Андерс
Пейринги: Фенрис|Мариан или все же Фенрис/Мариан? Наташа настаивает на первом варианте; я, предоставив читателям судить, пообещаю лучше пару Мариан/Андерс — и фемдом в качестве приправки.
Содержание: Иногда хлыст да веревки приберегаешь для того, кого любишь. А тому, кого хочешь держать на коротком поводке, хлыст и не требуется.
| стоп-слово: друг |
Фенрис нередко пил. Напивался? Никогда. Он не забулдыга, не глупец и не влюбленный.За три года он изрядно разграбил винные погреба своего бывшего хозяина и знал в спиртном толк; на свой лад, конечно. Игристые вина, щекотавшие язык, как поцелуй любовницы, напоминали ему об Изабеле; мускатные – о женщинах, что, разряженные, продавали себя у «Цветущей розы» и казались хороши только до тех пор, пока не утолишь плотскую страсть. Ароматизированные вина – как игра в карты, никогда не знаешь наверняка, что вытянешь из колоды. Белое сухое вызывало в памяти тот не в меру жаркий день, когда он купил копченого угря на пристани, и Хоук ухмылялась, погружая зубы в сочное жемчужное мясо. Терпкое напоминало ему о... О, если бы он только помнил свое детство.
У всех вин был, впрочем, один дурной недостаток: они кончались, и всегда неожиданно.
Последние капли из бутылки сгодились лишь на то, чтобы смочить губы. Вот незадача: такого розового вина больше нигде не сыщешь. Оно таяло на языке, как мед, и под него хорошо шел трактат о военной стратегии.
Не все, впрочем, было потеряно; с неделю тому назад он подарил две бутылки Хоук, просто так, от немыслимых щедрот. Бутылки наверняка еще нетронуты, а Хоук не против поздних визитов. Можно откупорить вместе, решил Фенрис, пробираясь к выходу мимо поваленных светильников и деревянных божков, переступая через осколки и отсыревший паркет.
Удивительным казалось, как он, с его нелюбовью к магическим штучкам, годами терпел оставшийся после магистра хлам. Но витражи были выбиты, божки – беззубы, пентаграммы – разрисованы, благодаря Изабеле, непристойностями; лица магов на портретах почернели от старости и бессильной злобы. Голоса магических вещей, наполнявших дом, давно стерлись и превратились в неразличимый шелест, лишь иногда напоминая о себе, –
демонзачтомистическоеоткровениевозжелайивластвуйхозяин
Зачем трогать мертвых? Пусть себе гниют. Считай Фенрис дом своим, он, может, и вымел бы этот прах, но его забавляла мысль о том, как магистр обнаружит поместье в еще большем запустении, чем прежде. В том, что Данарий вернется, он не сомневался. Годы рабства превратили его в зверя, который чует приближение своего хозяина, хотя половицы еще не скрипели под тяжестью его шагов, и ключ пока не скрежетал в замке; но зверь все равно чует – и глухо ворчит, натягивая цепь. Фенрис ненавидел эту удавку на своей шее и одновременно был ей благодарен: от нее, как от старой раны, ноющей к перемене погоды, была какая-никакая польза.
Воздух на улице пах осенью и морской солью. Сумерки уже укутали и убаюкали город, и над Церковным шпилем показался ломкий лунный серп. Мраморная мостовая, не успевшая прогреться за день, холодила босые ступни. Фенрис пересек площадь – мог сделать бы это с закрытыми глазами – и, нырнув в проулок, смахнул щеколду, которой Хоук запирала черную дверь, дверь «для тайных друзей». Спархок встрепенулся было, завозился в темноте, но, узнав знакомого, укротил рвущийся наружу рык, спрятал клыки и опустил лобастую голову на скрещенные лапы.
Потрепав пса по ушам, Фенрис вытер пятки о ковер и прошел вглубь дома, отмахиваясь от магических шепотков, как от назойливых насекомых, лезущих в уши.
тайнатайнаоставьнадеждувходящийсюдасдавайсясдавайсядруг
Хоук не держала дома волшебных цацек – но Создателю, в которого ни сама Хоук, ни Фенрис, кажется, не верили, угодно было вложить в ее руки посох, а не меч или самострел, поэтому ее незримого присутствия было порой достаточно: будь Фенрис зверем, на загривке его встала бы дыбом седая шерсть. Список недостатков Хоук, увы, не исчерпывался талантом к магии. Фенрис был, возможно, излишне привязан к чародейке – но не слеп, он знал, что его избранница недальновидна, своенравна и, что греха таить, себялюбива, однако великодушно прощал ей эти изъяны, как человек, живший за чертой бедности и оттого радующийся сытному обеду – пусть даже из грязной посуды.
Лампы на первом этаже были потушены. В камине уже подернулись пеплом остывшие угли. Рассудив, что Хоук легла спать, Фенрис попрощался с мыслью о вине и собрался уходить, но тут в тихом доме вдруг раздался звук, отчетливый и хлесткий, как удар плетью по обнаженному телу. Фенрис насторожился, прислушиваясь, и, когда звук повторился снова, прокатился эхом под сводами пустого поместья, Фенрис безошибочно признал его: так бьют людей.
Здравый смысл велел уйти, уйти и забыть, но вот удар раздался в третий раз (а за ним – короткий, будто сквозь зубы сдерживаемый стон), и незваный гость стал тихо, как вор, подниматься на второй этаж. С каждой ступенькой вкрадчивый шепот набирал силу, как прилив, в нем чудились вздохи, смутные угрозы и мольбы, и, хотя отдельных слов было еще не различить, шепот вскоре распался на два голоса: женский – Хоук – и мужской. Фенрис узнал Андерса, и выпитое вино ударило ему в голову. Если это отродье подняло руку на Хоук, Фенрис вырвет ему сердце.
Взвизгнула половица. Фенрис замер, сжимая рукоятку кинжала — и секунда промедления спасла его от позора, а может, от чего похуже: за дверью спальни рассмеялась женщина. Ее смех лился расплавленным серебром, вызывал привычное жжение в кончиках пальцев; люди, которых бьют, не смеются так игриво и сыто.
А вот те, что держат в руках кнут, – очень даже.
Ведомый не праздным любопытством, а жгучей необходимостью узнать правду, Фенрис приник к замочной скважине.
Там, в спальне, Андерс стоял на коленях, склонив голову, нагой и покорный. Узор из свежих отметин расчерчивал его спину, спускаясь от плеч к ягодицам: размашистая роспись чьей-то карающей руки. Хоук со снисходительной нежностью играла с его волосами, и Андерс ластился к ней, и все норовил повернуть голову так, чтобы ненароком прижаться к узкой ладони губами или щекой. Разворошенная постель, белевшая в полумраке, и скомканные простыни напомнили Фенрису о пене, которую волна, обессилев, выплевывает на берег вперемешку с щепками и сором.
Андерсу удалось, наконец, запечатлеть поцелуй на ласкавшей его руке. Тонкие пальцы вдруг сжали его подбородок, как клещи, тут же свистнула плеть – и Андерс крикнул, не сдерживаясь, в голос. Фенрис видел, что ему больно – он помнил, черт подери, как хлыст в умелой руке скручивает жилы, пробирает до костей, – но Андерс не отшатнулся, не ответил ударом на удар, как свободный человек. Андерс прижался к ногам Хоук всем телом, будто просил защиты, будто дюжина рубцов была пустячной платой за ласку, и осторожно поцеловал Хоук в бедро, туда, где между складок одежды виднелась незагорелая полоска кожи.
Фенрис отпрянул, словно это его, а не Андерса, только что протянули хлыстом. Перед глазами еще стояла белая спина в алых полосах, желудок болезненно скрутило узлом, еще немного – и его содержимое оказалось бы на дорогом орлесианском ковре, но Фенрис чудом пересилил себя и лишь вытер губы тыльной стороной ладони.
Он спускался по лестнице осторожнее, чем приходил, сжимая зубы в ожидании очередного удара, хотя прекрасно знал, что к щелчку хлыста нельзя быть готовым. Он говорил себе, что, пока Хоук занята, ей не придет в голову открыть дверь, и прямоугольник света из спальни не поймает его на месте преступления. Он хотел ускорить шаг, но любая половица могла его предать, любая ступенька – выдать, и даже на Спархока, придремавшего в гостиной, полагаться не приходилось: с глупого пса сталось бы сослепу гавкнуть и перебудить весь дом. Только закрыв за собой дверь «для тайных друзей», Фенрис вздохнул, будто дышать вдруг стало легче – и от души сплюнул на грязную мостовую.
Во рту стояла полынная горечь.
~ ~ ~
Он покинул Киркволл в ту же ночь, покидав нехитрые пожитки в заплечный мешок.
Дома, говорят, в одночасье ветшают и приходят в запустение, лишь только бывшие хозяева в последний раз запирают дверь на ключ и заклеивают окна промасленной бумагой. Если так, то поместью Данария было все равно: по-настоящему им владели только тлен да плесень, пропитавшие стены от сырого подвала до черепичной крыши, и судьба дурного постояльца, который за три года не удосужился смести даже паутину, никак не тревожила его. Оглянувшись на пороге дома, который так и не смог назвать своим, Фенрис представил, как Хоук придет стучаться завтра в рассохшиеся створки и будет стоять, нетерпеливо притоптывая ногой, в ожидании мрачного эльфа в татуировках – а тот уже никогда не выйдет ей навстречу.
Совесть кольнула раз, второй. Фенрис уступил ей и наскоро нацарапал записку с извинениями для Изабелы. Сонная служанка «Висельника» приняла письмо, и Фенрис, звякнув напоследок колокольчиком у стойки, пошел прочь, считая себя свободным от долгов и обязательств. От Хоук.
Он помнил, как мыкался по лесам и топям Сегерона, еще не зная, что делать с новообретенной свободой, но уже пьяный ей. Спать приходилось где попало, совершать дневные переходы – на голодный желудок. Он и рад был выйти к человеческому жилью, да все боялся косых взглядов и криков «Беглец!», будто слово «раб» было лириумом выжжено у него на лбу, а пуще того боялся чужой доброты, отвечать на которую, быть может, придется сталью. Он не раз и не два видел в путаных, горячечных снах, как голова Данария летит с плеч, но мысль о том, чтобы снова предстать перед магистром – пусть даже для свершения мести – пугала его. Что, если зверь, перегрызший поводок, все еще остается ручным волчонком хозяина? Что, если конура и цепь окажутся все же предпочтительнее дикого леса?
И, несмотря на это, он был счастлив впервые за ту короткую жизнь, которую помнил. Мокрая от росы трава щекотала его ступни. Раны заживали, как на собаке. Меч всецело принадлежал ему одному, и Фенрис сгоряча дал себе обещание, что никогда больше не поднимет его по чьему бы то ни было приказу. Он не знал, что за будущее ждет его, но был уверен, что построить новую жизнь на обломках прежней не составит труда.
Построил.
Ну, что же: не боги горшки обжигают.
Оставив черную громаду Киркволла позади, Фенрис постоял немного, вглядываясь в ночную темень. Ему было все равно куда идти, лишь бы прочь; будь рядом Варрик, он попросил бы в долг его счастливую монетку. Орел – Ансбург, решка – Старкхэвен, ребро – Оствик. Какая муха укусила его, Фенриса, три года назад, когда он вздумал попытать счастья в Кирволле, где тевинтерские магистры сотнями посылали таких, как он, на плаху в назидание прочим?
Ноги сами свернули к Рваному берегу, и Фенрис с радостью подчинился, еще не осознавая тщетности этого поступка: сбежать ведь можно от хозяина, а от себя, как известно, не скроешься. Он думал, что скорее лишится языка, чем снова признает кого-то хозяином над собой, но забыл житейскую мудрость, преподанную ему когда-то мятежниками Сегерона.
Недостаточно назваться свободным, чтобы стать им.
~ ~ ~
Пела сталь, по языку разливался соленый привкус меди. Мелкая пыль, поднятая десятками ног, разъедала глаза. Осеннее солнце сверкало на начищенных до блеска доспехах. Фенрис отразил атаку, другую, сделал ложный выпад, кинулся вперед – но его лезвие скользнуло по клинку противника, не причинив тому вреда. Мужчина всего лишь встрепенулся, как кот, и продолжил кружить, выписывая мечом ослепляющие узоры. Фенрис так сосредоточился на нем, ожидая нападения, что чуть было не пропустил удар сбоку, метивший ему под ребра. Незадачливый наемник отпрянул, воя: три пальца, только что сжимавшие рукоять, упали в серую дорожную пыль. Фенрис отрешенно подумал, что начал уставать: он метил отрубить кисть.
Когда наемники Данария перегородили тропку на Рваном берегу, Фенрис схватился за меч с суровой решимостью человека, чье ожидание наконец-то подошло к концу, и теперь либо пан, либо пропал. Пропадать Фенрис не собирался, но наемники, не способные взять мастерством, надеялись одержать верх измором: окружив жертву, как стая гончих, они нападали попеременно, отвлекали ложными выпадами, менялись местами. Глава группы и вовсе стоял в стороне, окидывая свою стаю цепким взглядом. На его шее алел шелковый платок: сестра подарила? Или мать?
Гиены, подумал Фенрис. Или стервятники – не знаешь, что и хуже. Один ударил со спины, метя по ногам. Фенрис подпрыгнул, чувствуя холодок стали босыми ступнями – и упал на одно колено.
Поклялся, что живым его не возьмут.
Феррис взвился на ноги, потеряв драгоценную секунду, но его противник уже заваливался на спину, как куль: чья-то меткая рука направила арбалетный болт ему меж бровей, и по кожаному оперению Фенрис узнал стрелка прежде, чем услышал:
– Ты держись там, эльф!
Я держусь, хотел сказать Фенрис, но появление нежданной подмоги нарушило хрупкое равновесие сражения. Круг наемников распался, мечи выскочили из ножен, и бой тут же превратился в беспорядочную, кровавую резню.
Фенрис вертелся на месте, отражая удары то справа, то слева. Иногда он кидался в атаку, но во всеобщей суматохе едва мог разобрать, достигают его удары цели или нет; он знал только, что жив, потому что друзья, которых он хотел покинуть, не покинули его. Сухо щелкала Бьянка. Смеялась Изабела. Когда земля дрогнула под ногами, и огненный дождь хлынул с небес, Фенрис порадовался, что ночная выходка не лишила его благосклонности Мариан: смертоносное пламя поджаривало наемников прямо в доспехах, но беззлобно лизало его пятки.
Когда магическая буря улеглась, Хоук стояла в мертвом круге пожарища.
– Предупреждай заранее, когда вздумается погулять в одиночестве, – сухо сказала она, отряхивая пепел с сапог. – Я прихожу к тебе, выясняю, что ты пропал неизвестно куда – и ни ответа, ни привета, пока Изабела не приносит записку. «Очень жаль»? «Потребовалось срочно покинуть Киркволл?»
Фенрис кинул взгляд на пиратку – но та лишь пожала плечами да обезоруживающе улыбнулась в ответ. Строчку, в которой Фенрис просил держать прощальное письмо в секрете, Изабела либо не заметила, либо намеренно пропустила.
Хоук свела тонкие брови на переносице.
Три года назад, во время их первой с Фенрисом встречи, Хоук прозябала в нищете, жила в трущобах; в то время она хваталась за любую работу, чтобы прокормить семью, а после каждой схватки перетряхивала кошельки убитых в надежде найти пару монет или полудрагоценную побрякушку. Всем недостаткам вопреки, Хоук была заботливой дочерью, сестрой и даже племянницей, которая – Фенрис тому свидетель – даже съехав от дядюшки Гамлена, посылала ему увесистые мешочки с серебром.
Назвать Хоук плохим другом тоже не повернулся бы язык: Фенрис помнил, как она, стиснув зубы от холода, выходила в дозор вместе с Авелин в самую долгую зимнюю ночь, и обстряпывала, уже разбогатев, какие-то сомнительные делишки по просьбе Изабелы, и пару раз устраивала потасовки в Нижнем городе, когда ей чудилось, что обижают эльфийскую ведьму по имени Меррил. За три года знакомства Фенрис видел Хоук счастливой, раненой, сонной, бросающей деньги на ветер, и перед той Хоук, которую он знал, воспоминание о женщине с кнутом меркло, как дурной кошмар при свете дня. Было? Не было? Кто дал право ему, не другу и не брату, решать, что можно, а что нельзя за дверьми спальни, куда его не приглашают?
– Мне, должно быть, стоит извиниться, – слова давались ему тяжело. – Я не думал, что вас так обеспокоит мой уход. Я...
Он запнулся, не в силах объяснить причину своего поступка – и не готовый соврать, но Варрик истолковал заминку по-своему.
– В следующий раз, когда прихвостни Данария назначат тебе свидание, зови нас с собой, а? Не играй в волка-одиночку. Друзья для того и нужны, чтобы прикрывать друг другу спину.
Морщинка меж бровей Хоук разгладилась. Фенрис улыбнулся через силу.
– Я запомню.
Изабела улучила момент и прижалась к нему крепким бедром.
~ ~ ~
Они загнали Адриану к концу следующего дня.
Однажды, в прошлой жизни, она велела Фенрису спуститься в казематы, где вот уже два месяца гнил раб, виновный лишь тем, что пролил вино ей на платье. Фенрис отпирал тяжелую дверь, готовый к тому, что трупная вонь вот-вот ударит в нос, но бедняга оказался жив: он ел сырых крыс, сдирая с них грязные шкурки, и Адриана, шептались, велела высечь узника позже за то, что поднял руку на хозяйских грызунов... Фенрис хотел бы забыть и этот, и многие другие эпизоды с ее участием, но память, упорно отмалчивавшаяся, когда он силился вспомнить лицо матери, услужливо напоминала ему о бывших хозяевах и неоплаченных долгах.
Прижатая к стенке Адриана сама была похожа на крысу.
– Подумай, эльф, – увещевала она. – Данарий отнял у тебя не просто свободу. Он отнял у тебя память, отнял жизнь. Вернуть тебе все это я не в силах, но сестру – могу. Ты забыл о своей семье? А она помнит за вас двоих: детские игры, запах дома, материнские песни…
– Заткнись, – не выдержал Фенрис. Ярость душила его, скручивалась, как змея, у горла. – Замолчи немедленно, женщина, иначе, Создателем клянусь, снесу тебе голову.
Андриана фыркнула; она наглела с каждой минутой.
– И что? Сам найдешь ее, не зная ни имени, ни лица? Подумай крепко, Фенрис. Я предлагаю тебе сестру в обмен на мою жизнь. Еще пять минут назад у тебя не было ни того, ни другого.
Пять минут назад Фенрис был спокоен и трезв, примеряясь к тонкой белой шее. Он не боялся демонов, отродьев Тени, и заклинания ведьмы не страшили его, покуда рядом, плечом к плечу, сражалась Хоук, но оказалось, что самый подлый, самый страшный свой удар Адриана приберегла на конец, и не было брони, способной смягчить его сокрушительную силу. Что скрывалось за словами Адрианы – правда или отчаянный блеф? Что ждало его за морем – родная сестра или тщательно продуманная Данарием ловушка?
Рука, уже готовая поднять оружие, будто налилась свинцом. Выстоять в бою с неприятелем оказалось куда проще, чем в битве с собственными сомнениями, и в поисках поддержки Фенрис почти бессознательно оглянулся на Хоук.
– И как мы узнаем, лжешь ты или нет? – холодно спросила Мариан. Она предпочитала не вмешиваться, пока не просили.
– Никак. – Адриана невольно покосилась на обнаженный меч, и тень сомнения легла на ее лицо. – Но моя жизнь стоит на кону, и, поверь, мне не до лжи сейчас. Достаточно тебе этого, эльф?
– Я бы пошел на сделку, – хрипло сказал Фенрис, – да цена за журавля в небе больно высока.
– Дешево же ты ценишь свою семью, эльф.
Фенрис вздрогнул: шпилька попала в цель. Давно ли он говорил себе, что отдаст почти все – наладившуюся было жизнь в Киркволле, благосклонное внимание Изабелы, собственный меч – за возможность снова обрести семью?
– Хорошо. Говори.
– Скажу, а ты потом снесешь мне голову. Нет, эльф, не пойдет.
– Отпущу тебя на все четыре стороны. – В подтверждение своих слов Фенрис спрятал меч в ножны. Он чувствовал себя беззащитным, почти голым без оружия в руке, как будто лишь вороненая сталь могла уберечь его ото лжи и уловок. – Отпущу и не стану преследовать, даю слово.
– Слово раба! – Адриана скривила губы в гримасе, и Фенрис увидел вдруг: ее корежит от страха. – Ну и дурой же я буду, если поверю. Пусть твоя Хоук, – и дрожащий палец указал на Мариан, – пообещает. Даст слово Чемпиона. Чемпиона Киркволла.
Хоук отвернулась.
– По мне, врет, – сказала она. – Кто бы не придумал тебе целую семью родственников на ее месте.
– Ты считаешь, что...
– Мало ли что я считаю, – отрезала Хоук. – Твоя жизнь, твоя пленница. Решай сам.
И Фенрис решил.
Сворачивая Адриане шею, он смотрел на Мариан. Глаза у той были темные, как штормовое море.
~ ~ ~
Фенрис поднялся с колен усталым и опустошенным.
– Пойдем, – сказала Хоук.
Он был благодарен Мариан, когда та повела его прочь – от трупа Адрианы, отданного на корм червям, от пятен крови на полу и призраков прошлого, – к выходу из лабиринта. Там еще светило закатное солнце, и косые лучи, падая вглубь пещеры, рассеивали стылую тьму. Там росли незабудки, и можно было полной грудью вдохнуть воздух, не порченный подземной сыростью. Там ждала Изабела, в нетерпении поигрывая кинжалом, и Варрик подбрасывал свою счастливую монету, ожидая, пока друзья выберутся из пещеры на белый свет. Там сплетались сотни дорог, но Фенрис знал наперед: синеглазая ведьма Мариан выведет его на ту, что сворачивает в Город Цепей.
Он не возражал. Лишь однажды остановился, чтобы спросить:
– C чего ты кинулась мне на помощь, Хоук? Я не слепец, я знаю, ты меня не слишком-то любишь. Я никогда не смирюсь с твоим даром. Мне не по душе некоторые твои... Товарищи. И во мнениях мы с тобой сходимся через раз. Так почему?
Хоук смешалась, но Фенрис давно уже догадался, что слова привязанности даются его избраннице нелегко, и потому не обиделся, когда она предпочла отшутиться:
– Разве Варрик не сказал, что мы друзья?
– Друзья, – повторил Фенрис. Он перекатил непривычное слово на языке, как глоток крепленого вина. – Знать бы еще, что это такое. Послушай, я красиво говорить не умею, Хоук – но если тебе потребуется моя помощь, просто скажи. Что бы ни случилось, ты можешь рассчитывать на мой меч – и мою поддержку.
~ ~ ~
Через три года, когда план Андерса подойдет к завершению, и коробочка селитры будет лежать в кладовке, надежно укрытая от лишних глаз грудой старых вещей и ограждающими заклинаниями; и когда Хоук уже увидит в мечтах пламя над церковью, алое, как победное знамя, и шествие по Городу Цепей с мужем по правую руку, а Орсино – по левую; и когда смутное беспокойство из-за эльфа, который не любит магов и слишком много знает, охватит ее – одним словом, через три года Хоук сдаст Фенриса Данарию.
FIN
Код для обзоров.