Хорошо, черт подери, иметь котика. Приходишь домой, а он об ноги трется, в глаза заглядывает, на колени запрыгивает, и не еды хочет, а в первую очередь внимания, любви и ласки. Посидишь минут десять с котиком в обнимку — «ах, какие у тебя усики, какие ушки, какие лапки!» — и на душе теплее становится, и, в общем, непонятно, как это милое урчащее существо умудрилось несколько раз напрудить Наташе на матрас и еще — на сапоги.
Наташа утверждает, что Северус ее недолюбливает (хуже того — ненавидит), хотя это не так: котик попросту не любит никого, кроме меня. Лилас думает, что Северус, возможно, еще переживает из-за смены места жительства, хотя времени с тех пор прошло достаточно, плюс, в машине он вел себя спокойно и в первый же после переезда день расхаживал по квартире как хозяин, царь и бог. Так или иначе, в какой-то момент я зажала кота под мышкой и отнесла в соседнюю ветеринарную клинику, где его лишили традиционных признаков мужественности (которыми он, впрочем, и так никогда бы не воспользовался); стало полегче, но путь в Наташину комнату ему все равно заказан.
В эти выходные волей судьбы Севе пришлось просидеть в моей комнате шесть часов кряду. То ли он вообще не просился наружу, то ли просился, а мы не услышали, потому что спасали Аркхэм от нашествия Итаквы, но когда я открыла дверь, выяснилось, что котик не стерпел и сделал лужу на кровати у меня. Я бы и хотела его пожурить, но ах, эти усики, ах, эти глазки, да и какой вообще смысл ругать бессловесное животное, если сама недоглядела.
Выхожу я на следующий день на кухню, а там Наташа с котиком воркует. Ведь Северус, мол, такой милый, такой пушистый, определенно не похожий на нас — но, вместе с тем, живет у нас и делит с нами общее пространство, разве это не удивительно.
«Что, — спрашиваю я, — чувствуешь себя отмщенной?»
«Немножко».