Я написала четыре сцены и сдулась.
Нехитрая редактура обернулась переписыванием трех сцен и безжалостным удалением неудачной четвертой. Диалоги стали живее. Вставки о предысториях персонажей — естественнее. Текст похорошел и приобрел цельность, хотя сюжета как такового в нем не было и нет: завязка только намечается пунктиром, а про кульминацию и развязку можно почитать лишь в нашей википедии. Что есть: игра в слова, сладкий кофе, болтовня на кухне, бесконечный снег, снег, снег и усталый адмирал Петр Михайлович. Наверное, это и называется «слайс оф лайф». (Хотя больше похоже на «слайс оф безысходность».)
Тряхнем, короче, стариной.
Фандом: Mass Effect (или, если быть точными, ME3 мультиплеер)
Размер: 3519 слов
Таймлайн: 2186 год, самое начало войны со Жнецами
Рейтинг: PG-13
Персонажи: адмирал Петр Михайлович, капитан Шеймус Харпер, лейтенант Зои Скотт, батарианский наемник Чатка Шаддах, турианский офицер Игнатиус Яр и прочие члены «Улья»
Содержание: Когда грянула война, Совет Цитадели спешно выпустил указ о создании особого отряда, среди задач которого — если верить бумажкам — было «формирование основ межрасового сотрудничества». Бумажки врали. Командование Альянса, которому поручили заботу об «Улье», спихнуло отряд опальному адмиралу, передав на его попечение дюжину инопланетян и выделив под штаб-квартиру старое, наполовину развалившееся здание на стылой планете. И вот туда, к этой крохотной точке посреди бесконечных снегов и под всепрощающим звездным небом, и стягиваются наши герои...
>> old grudges— В это тяжелое время война не обошла стороной ни одну семью. Кто-то из нас относится к этому как к испытанию, кто-то — как к проклятию, и я не стану лгать: нанесенные сегодня раны затянутся не скоро. И все же долг каждого из нас — долг гражданина, нет, человека — оказать любую посильную помощь сражающимся на фронте. Я знаю: многие из вас называют войну адом. Но в этом горниле выплавляются узы товарищества, что прочнее любой брони. Они связывают солдат, еще вчера бывших друг другу чужими, и…
— И старый ты хрен, — проворчал Петр Михайлович, отключив, наконец, звук.
Однажды, еще в самом начале войны, ему довелось видеть, как Хакетт готовится к выступлениям. В ход шли листочки с заметками, разбросанные по всему кабинету, многократное повторение речей наизусть, уловки, вычитанные в брошюрках для начинающих ораторов — престарелый адмирал был обаятелен, но косноязычен как черт, и витиеватые речи, заготовленные военными спичрайтерами, не давались ему без боя. Адмирал делил тексты на смысловые куски, писал первые буквы абзацев ручкой на костяшках пальцев и на чем свет стоит костерил того, кому пришла в голову идея сделать его, Хакетта, лицом и голосом Альянса. «Внушает, значит, твоя физиономия доверие на старости лет, — хмыкнул Петр Михайлович, — чем плохо?»
Хакетт отшутился тогда — лучше бы, сказал, мое лицо внушало ужас, — и почему-то спросил, смотрел ли Михайлович космооперы двадцатого века. Петр Михайлович такое старье не смотрел. Он вообще не любил кино про космос и войну.
На экране адмирал Хакетт еще продолжал открывать рот, беззвучно воодушевляя зрителей, однако вскоре пропала и его голограмма, сменившись кадрами военной хроники. Маршировали крошечные фигурки солдат, ползла тяжелая техника на фоне багрового неба, пылал затянутый дымом диск Земли в мертвой, глухой тишине заброшенной базы, до которой еще не докатились — да и докатятся ли? — боевые действия. Петр Михайлович проверил автоответчик и почтовый ящик, но ни там, ни там для него не нашлось вестей. Никому не нужна была горстка неудачников, сосланных на стылый Дуар, в эти, как изволила однажды выразиться Зои, «мерзлые галактические ебеня».
В глубине души Петр Михайлович считал лейтенанта Зои Скотт очень привлекательной, а ее слова — удивительно верными.
Ночи на Дуаре были безлунные и оттого особенно черные, они наступали рано и быстро, словно невидимый распорядитель щелкал выключателем на небесах. К шести часам уже темнело, и когда Петр Михайлович подошел к окну, чтобы приоткрыть форточку, вместо опостылевшего снега за окном он увидел свое лицо: усталое, оплывшее, заросшее седой вечерней щетиной. Лицо человека, который слишком много беспокоится и мало действует.
Прикрыв дверь, этот человек пошел в обход своего унылого царства.
Возведенная некогда ради амбициозного, но провалившегося с треском археологического проекта, база «Вавилон» обветшала и лишилась одного крыла, нависавшего над Риевой впадиной, но все равно могла приютить три таких отряда, как его «Улей». Когда Петр Михайлович распечатал двери впервые за семнадцать лет, на него, вопреки ожиданиям, не повеяло затхлым запахом давно брошенного жилья, — долгая дуарская зима намертво выстудила помещения, — и любопытно было наблюдать за тем, как разношерстные члены «Улья» обживают это стерильное, обожженное холодом пространство.
Те, что приезжали вместе, обычно и селились неподалеку, как Зои Скотт и Шеймус Харпер, Сарен Габе и его необычный друг Саймон Ракат (близости последних адмирал дивился до сих пор: он думал, что скорее свинья подружится с гусем, нежели кроган — с турианцем). А уж про несносную Квиб-Квиб, притащившую с собой гета, и говорить было нечего; кварианка облюбовала себе комнату в подвале и, насколько Петр Михайлович был осведомлен, синтетик не покидал ее даже ночью.
— Не то чтобы я была против, — сказала однажды Ферро Малджин, убедившись, что Ди не может ее слышать, — но как-то это странно. Знаете, кого не выгоняют из комнаты на ночь? Электронных слуг, которых за людей не считают, и домашних животных. Ну и любовников, конечно.
Петр Михайлович тоже не был против. К гету, в конце концов, все еще настороженно относились добрых две трети его отряда, да и у самого адмирала душа была бы не на месте, если бы он знал, что синтетик разгуливает в ночные часы по пустым коридорам «Вавилона».
Ферро, в отличие от гета, разгуливала по базе днем, и все бы ничего, но одно горячее видео с ее участием, попавшееся Петру Михайловичу на глаза пару дней назад, все еще смущало его ум и будоражило чувства.
Остальные члены «Улья» устроились кто во что горазд: большая часть жилых помещений обвалилась в пропасть вместе с северным крылом «Вавилона», поэтому новобранцам пришлось проявить фантазию. Так, тонкий и нервный Фортран — даром что агент ГОР — облюбовал себе какую-то подсобку в дальнем углу, натаскал в нее мебели и безвылазно сидел там в окружении мерцающих экранов, выходя лишь для того, чтобы шмыгнуть на кухню и обратно.
Заплеванная жиром кухня, совмещенная со столовой, редко пустовала по вечерам, и сейчас, проходя мимо, адмирал невольно задержал шаг.
— Я говорю тебе, — доносилось оттуда, и Петр Михайлович по голосу узнал Ферро, — еще как едят! Если, конечно, поймают. Мы с папаней устраивали им ловушки не раз и не два, обычно после того, как эти безобразники пробирались в наш склад. Баш на баш! Пыжаки едят наши запасы. Мы едим пыжаков.
— Ну бы мог подумать, — пробасил Саймон. В присутствии Ферро кроган неизменно смущался: не то потому, что тоже был осведомлен о ее бурном прошлом порнозвезды, не то потому, что она, азари, знала о Тучанке куда больше него самого.
— А я бы не отказался попробовать пыжака. — Шеймус. — На вкус, небось, как лягушачьи лапки. Вы пробовали лягушачьи лапки, Скотт?
— Кто-нибудь видел мой соус?
— Тот, который вонючий, или тот, который ну очень вонючий?
— Когда найдешь, сделай одолжение, сюда не тащи. Разговоры о пыжаках и без того перебивают аппетит.
Огромная кухня была некогда рассчитана на пять десятков ученых. Теперь за просторными столами с лихвой хватало места на всех членов «Улья». Когда пустота заброшенных лабораторий и зимняя тишина становились невмоготу, это давало прекрасную возможность собраться вместе, создавая какую-то видимость компании, но все-таки держась поодиночке. Кажущаяся непринужденность разговора не обманывала Петра Михайловича: он знал, что его подопечные разобщены, как и в первый день формирования отряда, полны тревог и взаимной, пусть и тщательно скрываемой неприязни. В горниле войны, быть может, и выплавлялись узы товарищества. На Дуаре опальный адмирал мог рассчитывать только на то, что его подчиненные рано или поздно примерзнут друг к другу, как ледышки.
Отмахнувшись от дурных предчувствий, Петр Михайлович переступил порог.
— Сэр. — Зои Скотт встала и собиралась отдать честь, но адмирал прервал ее взмахом руки.
— Вольно, лейтенант.
Инопланетяне притихли. Из всей разношерстной компании, которую судьба свела в «Улье», только командор ВС Турианской Иерархии Игнатиус Яр мог похвастаться двадцатью годами службы, но и тот подчас сомневался, какой устав соблюдать в присутствии командира с Земли. Что уж говорить о новобранцах, впервые оказавшихся в армии! Вколотить в них основы дисциплины было обязанностью Петра Михайловича, но тот вспоминал об их досье — и опускал руки. Турианский студент. Кроган-медик, выросший на Тессии под крылышком достопочтенной азарийской матроны. Батарианский наемник. Порнозвезда.
Неловкость, которую они испытывали при виде Петра Михайловича, была взаимной.
— Что в новостях? — В лоб спросила Нерис. Агентов ГОР, видимо, тоже не учили дисциплине и хорошим манерам.
— По-старому все, — буркнул Петр Михайлович, пробираясь к холодильнику. Где-то на нижней полке он, помнится, давеча припрятал лазанью. — У вас своего экрана нет, Кармайл? Обратитесь к кому-нибудь, пусть настроят.
— Нет уж, спасибо. А то буду все время с таким же кислым лицом ходить, как вы.
— Отставить болтовню, сержант! Или кто вы там в вашем ГОРе… — Петр Михайлович поджал губы. Раздражение, засевшее в нем занозой, мучило его не меньше, чем больного — приступ мигрени. — Поживете с мое, поймете, почем фунт лиху.
И вспомнил, разрывая хрустящий пакет пищевой пленки, что нет, не поживет: саларианке предстояло состариться в тридцать и отправиться на тот свет к сорока, если, конечно, война не внесет свои коррективы в древний, природой заведенный порядок. Эта мысль не добавила адмиралу настроения, и он в утешение бухнул в чашку аж три ложки сахара, несмотря на возраст и данное бывшей жене обещание поумериться со сладким. Бессонница и диабет — это, знаете ли, не шутки.
— В экстранете все про Менае пишут, — заметила Ферро. По модному экранчику ее омнитула ползли заголовки новостных статей. — И про примарха Виктуса еще. А, и вот: «несмотря на кампанию, лицом которой стал ныне покойный командир Шепард, явка на призывных пунктах ВКС Альянса оказалась на несколько порядков ниже ожидаемого, в то время как количество беженцев с Земли на Цитадель уже перевалило за»...
— Миллион? — подхватил Сарен, заглядывая через плечо своей синекожей подруги. — Ого! Цитадель-то по швам не треснет?
Петр Михайлович скривился, и вовсе не кофе — приторный и вязкий, как сливочная карамель — был тому виной.
— Мне всегда казалось удивительным, адмирал, что, несмотря на все ваши достижения на галактической арене, ваше общество гораздо менее милитаризовано, чем наша Иерархия, — сказал Игнатиус, прищелкнув жвалами. — Возможно, сейчас вы пожинаете горькие плоды недостаточной военной подготовки... У нас любой, покинувший родную планету в этот час, считался бы дезертиром.
— Это не помогло вам удержать Менае, — заметил Чатка. Он раскупорил какую-то баночку, чтобы обильно полить свою тарелку зеленым соусом, и по кухне поплыл резкий, неприятный запах чуждой еды. («Что стухло?» — бесцеремонно спросил Шеймус.) — Но вам повезло. У вас хотя бы была Менае. Она дала вам фору организовать какую-никакую эвакуацию с Палавена.
— Исключено. — Игнатиус расправил плечи. Полумрак кухни скрадывал очертания его фигуры и делал турианца похожим на рослого богомола. — Каждый солдат, отправленный командованием на Менае, сражался до конца. И каждый гражданин на Палавене сделает то же, выполняя свой долг. У нас есть поговорка: спину турианца вы увидите лишь тогда, когда турианец мертв.
— А поговорки о том, что никогда не отступают только смельчаки да дураки, у вас нет?
— При всем уважении, — начал Игнатиус, и, несмотря на переводчик, раздражение в его голосе слышалось уже явственно, — ты не знаешь, что такое свой дом и своя семья, которую поклялся защищать. Если бы ты был женат...
— Я бы купил своей женщине хорошего раба, — проворчал батарианец. — И позаботился бы о том, чтобы она первым рейсом мотала с Кхаршана, сбросив хаскам раба как балласт.
Игнатиус только рукой махнул, — что, мол, толку разговаривать с такими, как Чатка, — и Петр Михайлович впервые поймал себя на том, что симпатизирует турианскому вояке. Вот так, подумал он, пообтрепались наши заслуги, потускнели ордена, и ухнули долгие годы верной службы в никуда: сиди теперь на комке мерзлой ничейной земли, пестуй желторотых новобранцев, терпи наемников. За что Игнатиуса сослали в «Улей», Петр Михайлович в досье турианца читал, да не запомнил. А о том, в чем сам провинился, и вспоминать лишний раз не рвался.
Кухня, меж тем, пустела. Звенел тарелками Чатка в дальнем углу. Ушел Игнатиус, едва обронив «Спокойной ночи», умчалась Нерис Кармайл, и новоиспеченная троица приятелей — Сарен, Саймон да знойная Ферро — тоже заторопилась вон. Эти, подумал Петр Михайлович с неприязнью, не спать собрались — в компьютерные игры резаться, кто больше голов снесет виртуальным врагам на сон грядущий.
И было бы смешно адмиралу, кабы не стало грустно, хоть вешайся. Схлопочешь пулю в этих мерзлых ебенях — так даже честь у могилы отдать толком не смогут.
Да и, небось, не захотят. Одно слово — чужие.
~ ~ ~
Когда стрелки часов подобрались к одиннадцати вечера по местному времени, остатки лазаньи присохли к тарелке, а Петр Михайлович собрался на боковую, раздался настойчивый и дробный стук в дверь. Устав гадать, что случилось на этот раз — нашествие хасков? обвал второго крыла в бездонную пропасть вслед за первым? оргия в столовой? тьфу ты, пакостная мысль какая, — адмирал приоткрыл створки. Глаза его, привыкшие к свету настольных ламп, не сразу различили в белом пятне — знакомое лицо, а в красном — шарф.
Случился Шеймус.
— Харпер! Что это вы не спите, колобродите по ночам?
— На том свете отоспимся.
— Когда это вы успели уверовать в тот свет? — Проворчал Петр Михайлович. — Не далее как вчера вы просили на вашем надгробии высечь: «Да пребудет со мной его макаронная благодать». Я думал, вы атеист или, на худой конец, агностик.
— Пока не нашел мировоззрение себе по мерке, — Шеймус задумчиво почесал трехдневную щетину на подбородке. — Однажды думал, азарийские поверья мне в самый раз, ан нет: в плечах, оказалось, жмут. А вы?
Несмотря на то, что в комнату его не приглашали, Шеймус протиснулся внутрь незаметно и бесцеремонно. Если бы он не успел попутно отдать честь, Петр Михайлович выдворил бы его, чего доброго, обратно в коридор без всяких разговоров.
— А что — я? — Буркнул адмирал. — Я верю, что на том свете мне будет все равно, и потому на этом предпочту все-таки выспаться. Выкладывайте, с чем пришли, Харпер. У вас пятнадцать минут. Нет, пять.
— Уложусь, — легко сказал Шеймус, — в три. Дело-то пустяковое, адмирал. Карта найдется?
Кто видел карты иных миров, тот знает: их можно читать как историю признаний в любви. Одинокие первопроходцы давали формам рельефа названия, взятые в долг у родных планет, будто пытаясь смягчить саднящую, неизбывную тоску по дому. Благодаря им Петр Михайлович в минуты скуки находил на карте Дуара пик Хан-Тенгри, занесенную снегами долину Мохаве и даже Балканские горы, нареченные так кем-то из его соотечественников. За первопроходцами приходили исследователи, полные надежд и решимости покорить новые просторы; их стараниями карты пестрели фамилиями астронавтов, ученых и выдающихся личностей всех мастей. Хуже, право слово, были только романтики: те увековечивали в чужом ландшафте имена близких, и теперь Шеймус тыкал пальцем в ударный кратер, названный в честь неизвестной ему и, возможно, давно уже умершей женщины.
Петр Михайлович представил себе, как дает скалистой впадине имя Маши, имя бывшей, но, несомненно, все еще любимой жены, — и содрогнулся.
— Вышки тут и здесь, — объяснял тем временем Шеймус, — уже двадцать лет стоят. Выйдут из строя — плакали наши новости с Земли, и сам адмирал Хакетт до нас не достучится. А мы с Зои проверим вышки и к ночи вернемся.
— С чего бы такой пыл, Харпер? — Адмирал сощурился. Он пожил на свете достаточно, чтобы не принимать рвение подчиненных за чистую монету. — Боитесь без экстранета остаться, небось? Без хлеба и зрелищ?
— Ну, — согласился Шеймус. — Вы ж первый с катушек и поедете.
— Нахальства вам, Харпер, не занимать!
— Так точно, товарищ адмирал! Своего хватает.
Петр Михайлович думал было сделать выговор, открыл рот — да махнул рукой: что толку воду в ступе толочь. В карцер, что ли, отправить наглеца? Так ведь вся база — один большой карцер, куда ни глянь, голые стены да лед, и ветер скребется в покрытые инеем окна.
— А ну вас к черту, — сказал он с чувством. — Берите «Мако» ихний и катитесь отсюда, глаза б мои вас на «Вавилоне» не видели. Жду к завтрашнему вечеру отчет, что с вышками там да как. И вот еще что, Харпер!
Шеймус обернулся. Накопленная за день усталость легла на его плечи, спряталась в тенях под глазами. Голографическая карта, все еще висевшая в воздухе, бросала мертвенно-синие блики на его лицо. На мгновение Петру Михайловичу показалось, что перед ним стоит не человек — кукла; пустая шкура, под которой кроется не то враг, не то инопланетный шпион, не чета саларианцам с их ГОР.
— Признайтесь, — начал Петр Михайлович нехотя, — кто вас надоумил вышки проверять?
— А, это! — Шеймус махнул рукой, сворачивая карту, и его худощавое лицо растворилось в полутьме. — Я заглянул в список стратегических задач, которые нам полагалось выполнить «немедленно по прибытию на опорную базу». Там много интересного оказалось! Вот, например…
— Про стратегические задачи я и сам помню, — перебил Петр Михайлович, не желая признаваться, что просмотрел список лишь единожды, да и то — одним глазом, прежде чем отправить его в долгий ящик. — Я про другое спрашиваю. Почему потребовалось так много времени, чтобы приступить к выполнению, Харпер? Я недоволен!
~ ~ ~
Утро выдалось хрупким и прозрачным, как льдинка.
За рулем «Мако» сидел Шеймус. Вести по прямой ему было скучно, поэтому он закладывал виражи и намеренно выбирал непростые тропы, будто тестируя машину на прочность. Это была старая, видавшая лучшие годы модель, неприглядный бронированный короб с нашлепкой пушки на крыше, и когда под колеса попадал очередной валун, в его внутренностях что-то скрипело, будто под капотом ворочался огромный зверь. Пахло прогорклым машинным маслом и чем-то сладким, но, без сомнения, тоже исчерпавшим свой срок годности.
Лейтенант Зои Скотт сидела молча на кресле смертника, сложив на груди руки, и лишь однажды нарушила тишину, чтобы сообщить:
— К вечеру вьюга будет.
— Вы знаете приметы? — Оживился Шеймус. Покамест небо над впадиной было чище фарфора, да и прогноз не предвещал ненастья.
— Знаю, — кивнула Зои. — Главная примета сейчас звучит так: уедешь на «Мако» с человеком в красном шарфе — быть неприятностям. Не заглохнуть бы тут, посреди неизвестности…
— Все еще сердитесь из-за того случая на Бинту, Скотт? — Шеймус повысил голос, перекрикивая рев мотора. — Ладно вам, то хорошо, что хорошо кончается! Нас же, в конце концов, быстро подобрали.
— Десять часов!
— Всего-то и было, что маленькое приключение!
— Полдня без еды и воды, игра в «виселицу» в качестве единственного занятия — это было не приключение, а большое испытание моего рассудка!
— Но в этот раз я прихватил с собой шоколад.
«Мако» встряхнуло, и Шеймус чуть не прикусил себе язык. Здесь, в окрестностях Риевой впадины, местность выглядела так, будто некий великан пропустил горы через гигантскую мясорубку и высыпал на землю молотые жернова. Чертыхнувшись под нос, Шеймус перевел взгляд на дорогу, высматривая среди заснеженных скал, куда сам же и заехал, участок поровнее. Краем глаза он видел, как Зои открывает бардачок и перебирает содержимое: старые тряпки, измазанные не то краской, не то чьей-то засохшей кровью, поцарапанный датапад, смятая в гармошку банка из-под «Тупари»... А вот и плитка в хрустящей фольге.
— Это турианский шоколад, сэр.
— Никогда не поздно пробовать что-то новое, лейтенант.
— И на нем написано: «Для Ферро».
— Выходит, я начал утро с того, что спас одного из сослуживцев от анафилактического шока. Ну не молодец ли я?
Зои хмыкнула и сунула плитку обратно, с трудом защелкнув переполненный бардачок. Надо бы, подумала она, вернуть шоколад в столовую — и тут же забыла об этом: Шеймус бросил «Мако» на приступ очередной холмистой гряды. Машина дрожала, будто в припадке. Стрелка, показывавшая расстояние до цели пути, — первой из коммуникационных вышек, — металась, как сумасшедшая. Мелкие камни были транспортеру нипочем, а вот в расщелины между крупными валунами он пролезал боком, и Зои каждый раз боялась, что уж теперь-то они застрянут, но «Мако» натужно ревел, преодолевал препятствие, становился на все шесть колес и неутомимо полз дальше.
— Носок, — сказал Шеймус после взятия очередной преграды.
— Сэр?
— Это игра, лейтенант. Вы должны назвать слово на «к».
— Что-то не припомню такого в присяге.
— Никто не помнит, — вздохнул Шеймус. — Никто со мной играть не хочет. Скукотища!
Он пожал плечами, отвернулся и добавил газку. «Мако» взрыкнул. Иззубренная горная гряда за окном дернулась и стала чуть ближе.
В армии Шеймуса не любили: одни за неуживчивость, другие за странности, а третьи — за манеру щелкать тактические задачки, вычисляя запланированные потери, будто школьник — неизвестное в тетрадке. Ему, стратегу да биотику, прочили карьеру и чины, если бросит дурить и возьмется за ум, но Шеймус пошел вразнос и вылетел пробкой из Альянса, сказав прости-прощай своим погонам и военной пенсии впридачу. За спиной поговаривали: он видел однажды, как растут, прогрызая путь себе наружу, в телах колонистов личинки ракни. Есть отчего поехать крышей.
Что бы ни болтали сплетники, комиссия в первый же день войны признала разжалованного капитана годным к службе, и Харпер вышел из медицинского кабинета, победно закинув красный шарф на плечо. «С глаз долой, — вздохнул кто-то в приемном пункте, оформляя его перевод на Дуар, — из сердца вон». Но если и был человек в «Улье», сумевший найти в сердце местечко для Шеймуса Харпера, то уж точно не опальный адмирал Петр Михайлович.
— Клепсидра, — сказала Зои, переводя взгляд на спидометр. Стрелка уже миновала восемьдесят и подползала к девяноста. — Слышите, сэр?
— А! — Обрадовался Шеймус. — Алкоголик!
Поднявшийся ветер швырнул горсть сухих крупинок прямо в темное лобовое стекло. Кофе бы сюда, подумала Зои. Кофе с маршмеллоу было бы очень неплохо. С маршмеллоу и, может быть, терпким ликером, пусть даже из термоса.
— Кофе.
— Шаттл.
— Вот шаттл нам пришелся бы кстати. Вмиг долетели бы до… Стоп. С каких это пор «шаттл» начинается на «е»?
— Играть по правилам — неспортивно, — отмахнулся Шеймус. — Ваша буква — «л», Скотт.
— «Л», говорите? Жульничество.
— Да вы мстительны, лейтенант! Не то что Чатка.
— Вот как, — сухо откликнулась Зои.
— Ну. Шесть раз его в покер обжулил, хоть бы хны.
Шеймус вгляделся в молочную даль — не видно ли вышку? — однако на покатые горбы холмов уже опустился туман. Голографическая карта плыла в полутьме кабины, как экзотическая рыбка. Небо за грядой морщилось белыми барашками облаков. Зои поежилась, словно ветер, родившийся над застывшими волнами Моря Надежды, умудрился проникнуть внутрь «Мако» сквозь неведомые щели и пробрать ее до костей.
— Охота вам, сэр, панибратствовать с ксеносами.
— А вы, Скотт, откуда родом? — спросил Шеймус задумчиво, не отрываясь от карты.
— С Терра Новы. Но какое это…
— А я с Земли. Видите, мы с вами тоже друг другу ксеносы. Ваша буква — «ы».
— Не играю, — сказала Зои холодно.
Она и правда росла на границе систем Термина, на вспаханной обетованной земле, где младенцев пугают не полицейскими — батарианскими пиратами, грозящими с небес, а подросткам дарят пистолеты — на случай, если вчерашние страшилки обернутся всамделишным кошмаром. Все слова о братстве, все политики мира не могли убить в ней выпестованное годами, подкрепленное рассказами старших недоверие к чужим, особенно если те, как Чатка, могли похвастаться двумя парами глаз и полным отсутствием морали.
Раба он завел бы, думала Зои. Неприязнь холодным комком свернулась у нее в животе. Как знать, возможно, у этого батарианского отребья и правда был раб: веснушчатый паренек, увезенный пиратами с Мендуара, усталый инженер безымянной колонии или бесконечно добрый, как ее отец, но совершенно неспособный прогибаться…
— Эй! Не кисните, лейтенант, — велел Шеймус. — «Ксеносы» — это только слово. А знаете, сколько слов в современном языке?
— Ну? — Равнодушно спросила Зои. Ей не хотелось ни гадать, ни спорить.
— Пятьсот три тысячи, — пояснил Шеймус с удовольствием, — двести сорок шесть. А впереди у вас целый день безо всяких ксеносов, не считая конечно, меня. Смотрите, мы почти приехали.
Зои посмотрела. Скалы остались позади, и перед «Мако» расстилалась долина, ровная, как ладонь, вся в прожилках снега после вчерашней вьюги. Где-то у горизонта она сливалась с небом, обложенным тучами, и везде, куда ни посмотри, было белым-бело и холодно, как в операционной.
— Выше нос, лейтенант, — повторил Шеймус, кладя руку Зои на плечо. — Выше нос! День только начинается. Что-нибудь обязательно придумается.
FIN
P.S. Полный синопсис серии «Старые распри» можно найти тут.