Не помню, признавалась я или нет, но после двадцати пяти лет меня накрыл вдруг кризис четверти жизни. Квартира мне стала тесна, работа приелась, одинокий быт опротивел, а мысль о том, что жизнь встала на блестящие смазанные рельсы, по которым и будет теперь катиться дальше, пока не прибудет к месту назначения, напугала до чертиков. Я спрыгнула с поезда. Я показала язык кондуктору. Я обменяла билет.
С тех пор прошло уже два года, но я ни разу не пожалела о переезде в столицу. Это довольно странно, потому что в первый год в Москве плохого меня ждало не меньше, чем хорошего, да и сейчас еще город показывает зубы, угрожает нервным истощением, пьет исподтишка мои соки и притом все время норовит повернуться ко мне самой ладной стороной: посмотри, мол, как я хорош, как я красив, детка, ты же меня любишь. Что поделать; люблю! И вовсе не хочу возвращаться в родной и уютный, как разношенная рубашка, Питер, но прорасти корнями в Москве тоже не так-то просто.
На днях, кстати, мы разговорились с коллегой, и выяснилось, что она была мимолетно и шапочно знакома с какой-то московской режиссеркой, через кастинг которой прошли десятки актеров и актрис. Та утверждала, что «понаехавшие» худо-бедно определяются только через шесть лет: одни уежают домой, другие покупают квартиру и оседают на месте, если дела пошли в гору, а третьи продолжает снимать жилплощадь и получать средненькую зарплату, и все их устраивает, и все им хорошо. Мне наблюдение показалось любопытным, но выборка у нее, наверное, соответствующая: это всё люди, которые приехали брать Манхэттен «с пылу, с жару, наобум, одним движением плеча». А я не из карьеристов, хотя с работой скорее сложилось, чем нет, и я ем свой хлеб с маслом, изредка поглядывая на икру. Икра мне не светит. Завоевание Манхэттена — тоже.
Но мне пока и не надо.