Буль-буль.
Фандом: Mass Effect
Размер: 6500 слов, глава 5/8
Таймлайн: пост-МЕ3
Рейтинг: R
Персонажи: Ирма Дж. Шепард/Кай Ленг, Кольят Криос в качестве приглашенной звезды, НМП и НЖП на втором плане
Предупреждения: насилие, смерть второстепенных персонажей, ненормативная лексика, употребление наркотических веществ, дабкон, фемдом, Ирма Дж. Шепард
«Слепое пятно — имеющаяся в глазу здорового человека область на сетчатке, которая не чувствительна к свету».
>> глава первая, или двое бедных детей
>> глава вторая, или Кай не умер
>> глава третья, или осколок
>> глава четвертая, или пара новых коньков
>> глава пятая, или книжка с картинками>> глава пятая, или книжка с картинками
Приносила ли после того ему девочка книжку с картинками, он говорил,
что эти картинки хороши только для грудных ребят; рассказывала ли что-нибудь
старушка бабушка, он придирался к словам.
Г. Х. Андерсен, «Снежная королева»
что эти картинки хороши только для грудных ребят; рассказывала ли что-нибудь
старушка бабушка, он придирался к словам.
Г. Х. Андерсен, «Снежная королева»
2188_03_01 // SSV NORMANDY SR-2
Ленг бывал на «Нормандии» раза два, а может быть, даже три.
Когда фрегат, пропахший запахом сварки и свеженькой краской, еще дремал в церберовских доках, Призрак вызвал Ленга к себе и велел осмотреть весь корабль: «На всякий случай, ты сам понимаешь». Поэтому Ленг знал планировку «Нормандии» не хуже своих пяти пальцев; помнил систему аварийных ходов, расположение скрытых панелей и хитрый маленький трюк, открывавший окно в потолке капитанской кабины. «Заявишься, как герой-любовник, — пошутил щуплый техник, проводивший Ленгу “экскурсию”. — Цветы и вино не забудь. Бабы винишко любят». Но он облажался: Шепард любила наручники, свежие шрамы и посторонних за дверью.
Интересно, подумал Ленг, глядя на Ирмин носатый профиль, а с ксеносом этим — Криосом — у них тоже так было: со скованными руками и в общественном месте?
Пилот совершил стыковку так мягко и аккуратно, словно сажал «Кадьяк» на облако сахарной ваты. В ангаре Ленг огляделся: два челнока, шкафчик с оружием и почему-то спортивные снаряды, как будто на всем корабле не нашлось лучшего места под тренировочный зал. У дальней стены, под баскетбольной корзиной, стоял велосипед — красивая, но бесполезная на корабле штука, к тому же с разгрызенной в хлам передней шиной. Поодаль слюнявый варрен трепал чей-то коврик для йоги — только ошметки летели.
Шепард не стала ругаться, просто сдвинула брови и направилась к лифту, но тут рыжий десантник, малолетний сопляк, заступил Ленгу путь, скользнув ладонью по кобуре пистолета. «Только попробуй что-нибудь выкинуть, — говорил его самонадеянный взгляд. — Я за тобой слежу. Я тебя сразу прищучу».
Ленг насмешливо вытянул руки, скованные в запястьях.
— Отставить, Трейс, — бросила Шепард: эта маленькая сценка не ускользнула от ее внимания. — Забрали бы лучше коврик у Дьюка. Подавится — будете плакать.
— Кто, я? Не буду! Вы знаете, что эта скотина сделала с велосипедом?
— Знаю, и что? Дьюк — подарок клана Урднот, он мне дорог.
Последним, что видел Ленг, когда смыкались двери лифта, был Трейс, который вертелся на месте и совал Дьюку под нос засушенного угря. Варрен тряс упрямой башкой и со всей дури бил парня хвостом по икрам.
— Хороший пес, — сказал Ленг.
На третьей палубе пахло чем-то горелым, и гремели посудой. В коридоре шушукалась парочка инженеров, нанятых еще «Цербером» несколько лет назад, но при виде Ленга смех как обрубило, и коротышка-шотландец сделал шаг вперед, будто хотел «на случай чего» прикрыть грудью хорошенькую подружку.
— Доннели, марш на рабочее место! Любопытство кошку сгубило.
— Так точно, мэм, — сконфузился инженер.
Отсек, отведенный Ленгу, был нежилым и темным, с задраенным наглухо окном. На крошечном пятачке стояли койка, два стула и стол с подносом и чашкой, которую кто-то заботливо, но неумело склеил из двух больших черепков. Еда на подносе — картошка и мясо — сочилась горячим паром, и Ленг сглотнул слюну: по милости Барнвуд он ел больше суток назад.
Как только он сел, девица с бровями вразлет, с пирсингом в левом ухе и кобурой на бедре защелкнула обод наручников на его щиколотке, а второе кольцо замкнула на ножку стола. Ленг присмотрелся — стол был приварен к полу. Наспех, зато надежно.
— А если мне надо отлить?
— Попросишь выйти, как в школе. Стивенс с тобой посидит.
Девица с пирсингом шлепнулась на стул напротив и положила рядом с подносом пластиковый нож. В ее взгляде был вызов; в волосах — рыжина.
— Не обижайте друг друга.
Как только за Ирмой закрылись двери, Стивенс вцепилась в поднос, дернув его на себя.
Она не была голодна и ела без суеты: потыкала в котлету кончиком тупого ножа, размяла в пюре картошку, поджаристую с боков, и окунула в кетчуп кусок пышного ноздреватого хлеба. Соленый огурчик хрустел на ее белых зубах, губы блестели от сока, и Ленга замутило от голода, грызшего нутро, и от запаха мяса.
— Вкусно? — спросил он сквозь зубы.
— Ммм! Картошка чуть подгорела, я не люблю такую. Ты, может быть, хочешь?..
— Я сутки не ел. Я голодный. Будь человеком, Стивенс.
— А я кто по-твоему, королева ракни, что ли?
Девица слопала кружок сиреневого лука и полезла в карман. Ленгу было плевать, что она там достает, — если, конечно, не отбивную с горошком и розмарином, — поэтому он не сразу пригляделся к карточке, распечатанной в будке для фотографий и жеваной по углам. На фоне светлого задника обнимались кадеты в форме Альянса, смеющиеся и бестолковые, точь-в-точь щенки, которых хозяин вывел на долгожданную прогулку, и если девицу Ленг узнал — это была Стивенс на несколько лет моложе, еще без пирсинга, зато размалеванная, как кукла, — то ее спутника он видел в первый раз.
— Это что, твой бойфренд?
— Нет, это мой брат. Два года назад он ушел в самоволку и записался в «Цербер».
— Ну а я тут причем?
Стивенс, нахмурившись, ковырнула котлету.
— Он служил на станции «Кронос». Ты его видел? Ты знаешь, что с ним случилось?
Чтобы не отвечать сразу, Ленг повертел фотокарточку так и этак, чуть ли не вверх ногами ее подержал, рассматривая юные и пьяные лица. Теперь-то он видел родство между братом и сестрой так же ясно, как царапины на собственных протезах: что-то общее было у них в мягкой линии рта, в скулах, в широких бровях. С другой стороны, все они похожи друг на друга, эти вчерашние сосунки с огнем в глазах и верой в правое дело.
Ленг никогда таким не был.
— Кажется, я его помню, — сказал он наконец.
И, чиркнув днищем подноса о стол, подвинул тарелки к себе.
В детстве он ел как звереныш — руками; а когда брался за столовые приборы, поддавшись бабкиным уговорам, всегда находил тысячу и один способ нарушить этикет: то вставлял палочки в рис, как флагштоки, то забывал перевернуть их, когда лез в общую миску с капустой, то тыкал ими в жирных мух, обсидевших старый кухонный плафон. Впрочем, тумаки отца отучили Кая перебирать харчами и рассусоливать над едой, и это сослужило ему недурную службу что в школе, что в тюрьме. Надкусано с краю? Мелочь. Грязные руки? Неважно. Вилка осталась у Стивенс? Ну и черт с ним, зато на подносе есть нож.
Ленг тыкнул в картошку, закинул ее в рот и поморщился от удовольствия, когда горячее пюре чуть не обожгло ему небо.
— Так что с моим братом?
— Расскажи про него, — пробубнил Ленг с набитым ртом. — Вдруг я обознался?
— Майк — компанейский парень. Вечно брал всех на слабо… Берет, — поправилась Стивенс. — Любит петь под гитару…
— И хорошо поет?
— Вообще-то фальшивит. Лучше бы просто играл.
— Угу. А еще?
— Он таскает с собой старые желтые четки. Это такие бусы, нам подарил их дед. Майк теребит их, когда психует… Или когда ему скучно.
— Ммм, — ответил ей Ленг. Он больше всего любил утку по-пекински и рыбу, поджаренную до золотистой хрустящей корочки, но с голодухи даже куриная котлета казалась ему манной небесной и пищей богов.
— Если он мертв, просто скажи, — не отставала Стивенс.
— Мертв, — согласился Ленг.
— Думаешь, он… Как?
Ленг думал, что парень, который бренчал на гитаре и теребил четки, умер уже давно, как только поставил свою закорючку под согласием на вживление новейшего имплантата в церберовских лабораториях. Сам Ленг в это дело не лез, был сыт фата-морганой по горло, но слышал праздные разговоры о том, что в затылках у солдат — чипы контроля, а в черепушках — каша. Это было похоже на правду, ведь «Цербер» как никогда нуждался в пушечном мясе, а любимчик Призрака, распятый учеными Жнец, — в безмозглых подданных.
— Ленг!
В голосе Стивенс вдруг зазвенела командирская сталь. Это было так похоже на Ирму, что Ленг поморщился, словно приступ головной боли кольнул его в висок.
— Шепард его убила во время атаки на «Кронос».
— Шепард — Майка… Ты лжешь.
Резким движением она смахнула поднос; прогрохотав, он упал Ленгу под ноги, щедро забрызгав кетчупом казенные ботинки. Если бы у Стивенс под рукой был настоящий, заточенный столовый нож, а не беспомощный пластик, он, пожалуй, уже торчал бы из Ленговой силикоплоти.
— Ты его даже не вспомнил.
— Вспомнил кого? — жестко спросила Шепард. — Стивенс, что случилось с едой?
Стивенс застыла, как кролик, увидевший пестрые кольца удава в прорезях сочной листвы. Ее взгляд метнулся к двери — ведь была же закрыта? — к Ленгу, к перевернутому подносу на полу и, наконец, застыл, став холодным и твердым. Бровастая сержант тоже была не пальцем сделана.
— Я случайно уронила поднос.
— Вижу, — кивнула Шепард. Крошечная помидорка, лопнув под ее подошвой, брызнула желтоватым соком. — Идите за шваброй. После готовьтесь к отлету, у меня есть для вас поручение.
— Так точно, мэм.
— Дура твоя эта Стивенс, — заметил Ленг, когда сержант вышла вон, держа подбородок поднятым, а спину — прямой. — Совсем их не дрессируешь? Размякла после победы?
— В войну было как-то проще, — доверительно сказала Ирма, поддернув манжеты. — Волчий закон, командир всегда прав, кому что не нравится — в шлюз. А в мирное время из меня не очень хороший лидер.
— Оно и видно. Я до сих пор голодный.
— Я разогрею тебе еще одну порцию.
Ленг отвернулся.
— И принеси бутерброд.
2188_03_01 // N/A
Пока Ленг, поужинав, спал, растянувшись на шаткой койке под бдительным взглядом СУЗИ, «Нормандия» прыгнула в ретранслятор и, продырявив пространство, вышла в туманности Змея. Сделав петлю почета вокруг распахнутых рук Цитадели, она выпустила из брюха серебряную мошку — шаттл «Кадьяк-47» — и, развернувшись, умчала в направлении Бекенштейна. Там «Нормандия» улеглась на орбиту, как манерная дама — на парчовый диван, и отпустила второй челнок, который камнем упал вниз и пропал в чернильных тучах, затянувших планету.
Над местной столицей, Милгромом, бушевала гроза.
Пилот челнока хотел обойти непогоду по краю, а в результате швырнул пассажиров в самое нутро бури. Шепард пережидала тряску молча — лишь побелели костяшки пальцев, сжатых на поручнях кресел, — а ее спутник, рыжеволосый Трейс, казалось, вот-вот блеванет на чьи-то колени. Сам Ленг терпел поначалу, но, когда его приложило затылком о стенку, вызверился на Шепард:
— Куда ты дела пилота, который умеет летать?
Он уже сомневался в том, что шаттл сумеет добраться до места, не врезавшись в здание или транспортный буй, но тут полет стал ровнее, дрожь стихла, и тьма за окном начала расступаться. Еще через пару долгих минут тучи рассеялись вовсе, и показалась чистенькая, умытая столица, купавшаяся в золотой пене городских парков.
«Кадьяк» опустился на площадке тонкого, как игла, небоскреба, меньше всего похожего на тюрьму. Первым наружу выскочил неумеха-пилот; на его щеках горели красные пятна, в пальцах прыгала электронная сигарета.
— Выходим, — сказала Шепард, успев мимоходом подарить пилоту ободряющую улыбку: мол, все в порядке, салага, угробишь командира как-нибудь в другой раз. — Нам на тридцатый этаж.
Из подошедшего лифта высыпали люди в строгих халатах с бронзовой оторочкой, и каждому не терпелось кивнуть героине, а лучше — пожать ей руку. В сторону Ленга смотреть избегали, как будто он был не заключенным, а диким, опасным зверем на поводке; накинется еще, чего доброго, и загрызет до смерти. Кем были эти трусы, врачами или учеными, разобрать по нагрудным табличкам Ленг не смог, но указатель на этаже — «Кафедра аддиктивных состояний» — говорил сам за себя.
Белые и по-больничному скучные коридоры украшала выставка фотографий со всех уголков Галактики. На них мелькали шишки в костюмах, политики и бизнесмены; матроны-азари вежливо улыбались, взяв суровую на вид даму в летах под локоть, а саларианцы, похожие на прямоходящих кузнечиков, стояли бок о бок со смешливыми лаборантами. Не отставая от Шепард, Ленг успел подметить парочку дипломов и грамот на имя Лакшми Сухвиндер — местное светило, не иначе. Трейс сопел ему в спину.
В жизни мадам Сухвиндер оказалась меньше и тоньше, чем на снимках, как будто ссохлась от возраста и научных трудов. Она обменялась с Ирмой приветствием, скользнула по Ленгу холодным, каким-то стерильным взглядом, словно ей привели не человека, а подопытную свинку, и недовольно сказала:
— Уже половина шестого.
— Простите, что задержались. У ретранслятора были ужасные пробки.
Весь инструктаж занял десять минут. После Ленга отвели в комнату для очной ставки, нашпигованную камерами и разделенную надвое непрозрачной шторкой, и он, развалившись на единственном стуле, слушал шепот ученых, пока те не спохватились и не выключили микрофон. Наушник затих ненадолго, потом спросил голосом Ирмы: «Готов?» — и прежде, чем Ленг мог ответить, плотная шторка упала.
— Здравствуй, — сказала Налани Перез.
2188_03_01 // ERNST PLANK RESEARCH CENTER, Bekenstein, Boltzmann System
— Привет, — бросил Ленг, затылком чувствуя взгляды дюжины камер.
Перез улыбнулась — несмело и кривовато, и тень улыбки, скользнув по лицу, тут же спряталась в уголках ее губ. Месяцы, прошедшие с их последней совместной миссии, не прошли для девчонки даром: крепкое тело гимнастки размякло, щеки запали, глаза потеряли блеск, да и больничный халат ее не очень-то красил. Перед встречей ее увешали датчиками на манер рождественской елки, и теперь, должно быть, лаборанты суетились у мониторов, подмечая учащенное сердцебиение и болезненный румянец на щеках.
— Я думала, ты с концами, — тихо откликнулась Перез. — Мертв. Я слышала, Шепард тебя…
— Кишка у нее тонка, — перебил Ленг. — А ты?..
— Сойдет. Сижу на таблетках.
— Да, оно и заметно.
«Зачем ты ее обижаешь? — с едва слышным укором спросила невидимая Шепард. — Назови ее лучше по имени. Приободри, если можешь».
Ленг мог бы смять зернышко динамика, спрятанное в левом ухе, и швырнуть его пол, но, к сожалению, незримое присутствие Ирмы — и подчинение ее приказам — было условием сделки.
— Налани, — выплюнул он.
— Да, Кай?
— Соберись. Ты боец, а ведешь себя хуже тряпки.
— Какой из меня боец, — невесело хмыкнула Перез. Она подтянула к груди ноги — дешевенькие «ходули», протезы для бедняков, еще хуже тех, что у Ленга, — и обхватила колени потрепанными «граблями». — Я теперь инвалид, да и ты, кстати, тоже… Видел? — Перез подняла кисть; то, что на первый взгляд казалось татуировкой, было рисунком трещинок в сухой силикоплоти. — Вчера даже вилку не удержала, пришлось есть прямо с тарелки… Я не боец, я — кролик.
— Подопытный, что ли?
— Ну да.
«Будь ласковей, Ленг, — сказала Шепард негромко. — Перез — по-прежнему твой солдат, а никакой не кролик. Напомни ей о парочке миссий под твоим руководством. Поговори о работе на “Цербер”, о вашем отряде “Фантом”…»
— Ты Тессию помнишь? — спросил Ленг с нажимом и злостью.
— Конечно, — кивнула Перез. — Храм у них был красивый. Даже немного жаль, что мы его подорвали.
— Зато прописали Шепард заслуженных пиздюлей. Азари прикончили, как там ее…
— Т’Сони? — У Перез была отменная память на имена и лица. — Она была очень смешная. Брови себе как у людей зачем-то нарисовала. Помню, как думала: это теперь что, азарийская мода?
— Потом ты ее убила.
— Я только подстроила биотический взрыв. — Теперь улыбка Перез была живой, полнокровной, с щербинкой между передних зубов и ямочками у щек, а в серых глазах появился знакомый блеск. — Ты сам мне показывал, как это делать, когда мы тренировались.
Динамик негромко пискнул, и Шепард сказала Ленгу на ухо: «Продолжай. Молодец».
— Мне иногда снится, что мы с тобой снова вместе, — вздохнула Налани, переплетая пальцы. — Работаем, в смысле. Как раньше. Летим на какую-то базу, сражаемся, прячемся от кого-то по дальним углам… Тебя каждый раз убивают. Я просыпаюсь и забываю кто.
— Мне тоже всякая чушь снится. Плюнь и разотри.
Налани пожала плечами. Датчик, наспех прилепленный к ее ключице неряшливым лаборантом, отлепился и шлепнулся на пол, как пиявка, насосавшаяся крови.
— Я думаю, это лекарства. С ними такие яркие сны… Как будто я не сплю вообще, а вижу все наяву. Когда мне сказали, что ты придешь, я сперва подумала, что вижу еще один сон. Пришлось себя ущипнуть.
«Скажи ей, что ты настоящий, — снова вмешалась Ирма. — Нет, лучше скажи, что скучал».
— Я по тебе скучал, — повторил Ленг послушно, как попугай, но Перез фыркнула в ответ, нутром почуяв фальшь.
— Да ладно! Ты по своим протезам соскучился больше, чем по любой из нас. Какая же я дура!
Она вскочила, с грохотом своротив стул, и запустила пальцы в гриву иссиня-черных волос. В этот момент — страстная, злая, — Перез была хороша, и Ленг даже вспомнил, за что выбрал именно ее из десятка бойцов, которые позже сформировали костяк его личного отряда. Его всегда задевали женщины с норовом, вот как Налани, вспыльчивые по жизни, послушные на поле боя и ласковые — в постели.
— Ты знаешь, какой это был ад, когда я думала, что ты умер? — выдохнула Налани. — Каждый день, каждый час! Сначала я верила, что станет легче, если найду тех, кто сделал фата-моргану, и посмотрю им в глаза. Нашла, ну и что? Ни хрена! Я думала, что отыграюсь потом, весь мир подсажу на это дерьмо, всех политиков, толстосумов, всех… бездарных актрис! И знаешь, что? — Перез склонилась вперед. — Только паршивей стало. Скажи: когда ты давал нам эту дрянь, ты знал, что оно навсегда? Эта собачья преданность, это… рабское чувство?
— Перез, чего ты хочешь? Чтобы я встал на колени и прощения просил?
— Может быть. Я не знаю. Ко мне психологи приходили, но эта их хрень, про принятие и прощение, точно не для меня. Я не умею прощать, Кай. Могу только ненавидеть. Как я тебя ненавидела этот последний год! За фата-моргану, за ложь… За то, что умер и оставил меня.
Ленг не ответил, надеясь на помощь суфлера, но Шепард куда-то пропала, и наушник был мертв. Молчание затягивалось, как петля, и, судя по звукам, грозило вот-вот задушить бедняжку Налани Перез. Совсем на таблетках раскисла, брезгливо подумал Ленг; раньше она не болтала так много о чувствах и не закатывала истерик. Возможно, ученые лопухнулись, и действие фата-морганы все-таки тухнет с годами, как молоко или тыквенный суп.
— Давай убежим с тобой, Кай, — тихо сказала Налани. — Куда-нибудь далеко, где нас никогда не найдут. В системы Термина, может? Придумаем новые имена, начнем жизнь с начала, забудем про «Цербер»… Я знаю, что ты меня не любишь, но вместе всегда лучше, чем в одиночку.
— Сбежим? Ты в психушке, а не в отеле. Тут камеры понатыканы, и каждая дверь на замке.
— Да хоть бы в тюрьме. Попробовать стоит, верно? Я за полгода придумала с дюжину планов побега. Это мое новое хобби вместо вязания крючком. Крючок и нитки мне не дают… Жалко. — Налани улыбнулась. — Без них пятый план отпадает.
— Если так много думала, что сама не сбежала?
— Зачем? Я думала, что ты умер. Мне было все равно, я не хотела… жить.
— А теперь — со мной — хочешь?
— Очень.
— Дай сюда правую руку.
Налани послушалась. Ленг потянулся навстречу, и две искусственные ладони столкнулись, ударились друг о друга, как неживые предметы, но все, что было живого в Налани, — взгляд, рот, горячее тело под серым и безразмерным халатом, — стремилось к Ленгу, повинуясь древнему закону притяжения, многократно усиленному фата-морганой
и долгой разлукой. Их дыхание смешалось, губы почти соприкоснулись, и в это мгновение Ленг, достав из кармана руку, бережно, как венчальное кольцо, вложил Налани в ладонь крошечный пистолет.
— Откуда ты?.. — удивилась Налани. — Ладно, неважно. План три или план девять?
Ленг мельком подумал о Шепард — что она там, смеется? кусает от напряжения губы? лезет пальцами между ног? — и, обхватив руку Налани, приставил ей дуло к виску.
— Стреляй.
— Но мы…
— Это приказ, Перез.
Она надавила на спусковой крючок без промедления и страха. Курок щелкнул вхолостую — конечно, в этой игрушке, которую Шепард наспех сунула Ленгу в карман, быть не могло ни термозарядов, ни пуль, — и Ленг ощутил досаду. Он не желал смерти этой бедной девчонке, но мысль о том, что Шепард играет с ними, как кукловод — с тряпичными Панчем и Джуди, раздражала его и заставляла желать всамделишной крови там, где по сценарию положено быть брызгам кетчупа и фейерверку из безобидной хлопушки.
— Кай, это был тест?
Перез смотрела на пистолет так, словно он и правда выплюнул пригоршню блестящих конфетти вместо пули.
— Ты молодец, — сказал Ленг, вынимая игрушку из ее неловких пальцев. — Что-нибудь хочешь в награду?
— Поцелуй меня, Кай.
2188_03_01 // ZAKERA WARD, Citadel, Widow System
Мама Стивенс была первой на курсе, а папа выращивал брюкву. Начав спор на обрывках салфеток во время последней лекции по гидропонике, они прилепились друг к другу, как половинки магнита, и поженились быстрее, чем ректор, выдававший дипломы и смешные шапочки с кистями, успел сказать «Па-а-аздравляю, вы теперь бакалавры».
У первенца Стивенс, сына по имени Майкл, могло быть прекрасное детство: жаркие дни, ясные звездные ночи, золото кукурузы, вскормленной чужим солнцем, — все как в романах фантастов двадцать первого века, воображавших колонии этаким фермерским раем, далеким пригородом Земли. На деле Нью-Кантон, куда занесло семью Стивенс, был скучным, промозглым местом, где холод и сырость уничтожали то, что не смогли подпортить всеядные жучки, а без ухода и согревающих ламп цвела одна только плесень. На этой болотистой почве Майк вымахал как сорняк, был очень высоким и жадным, любящим игры на деньги и недобрые шутки. Ровесники сторонились его, но сестра — обожала.
Она родилась на год позже и, едва научившись ходить, везде следовала за братом, как приклеенная. Майк научил ее отбирать куклы и паззлы у других детей, росших в Нью-Кантоне; мухлевать в карты; выливать суп в унитаз и красть мамину помаду, а позже — растить виртуальный салат в модной игре «Супер-фермер» и продавать его за настоящие деньги.
Последнее, между прочим, было подсудным делом.
Вообще-то Стивенс мечтала ковыряться в земле. Не так, как отец, с саженцами и брюквой, а как героиня Джинджер из ситкома «Друзья» — бережно очищать от налипших песчинок глиняные черепки. Майк, считавший археологию скучной и глупой наукой, спорить с сестричкой не стал — просто подсунул ей «Легион», многосерийную драму про офицеров Альянса, и на тридцатом эпизоде предложил вместе сгонять до призывного пункта.
— Оператор погрузчика «Силач», пройдите, пожалуйста, в док тридцать три. Оператор погрузчика, вас ждут в доке тридцать три.
Слова прокатились по терминалу, гулкие, почти осязаемые, как шары для боулинга. Стивенс подняла голову — ей показалось, что мужчина с автоматической тележкой, доверху груженной ящиками, движется в ее сторону, — но колеса прогромыхали мимо. Прошла пара девушек в ярких майках: «Я люблю Цитадель». Пшикнула пена — это батарианец в форме таможенной службы вскрыл баночку «Парагада», и фонтан липкой шипучки хлынул Стивенс под ноги, забрызгав штаны и ботинки. Таможенник извинился, оскалив желтые зубы. Стивенс, не думая, улыбнулась в ответ. И зевнула, прикрываясь рукой: ей было очень скучно.
Человек, с которым она должна была встретиться по просьбе Шепард, опаздывал на целый час. Кортез ушел на свидание. Инструментрон разряжался, а стойки с бесплатным доступом в сеть скрылись за спинами говорливых и бестолковых туристов. От нечего делать Стивенс считала детей, бегавших в игровой зоне. Семь… Нет, все-таки восемь азари. Кроган-пухляш. Выводок саларианцев…
— Прошу прощения, вы не с «Нормандии»?
— А? — глупо переспросила Стивенс.
— Вы не с «Нормандии»? — терпеливо повторил дрелл. У него был шершавый голос и крупный подбородок, смахивавший на грушу. Под мышкой он держал коробку, завернутую в аляповатую подарочную бумагу: на ярко-синем фоне били огненными хвостами зеленые корабли.
— Да, это я! Стивенс. А у вас посылка для Шепард?
— Это подарок, — сказал дрелл серьезно, будто бы даже сердито. Коробка была тяжелее, чем казалась со стороны; внутри что-то звякнуло, будто вот-вот разобьется, негромко и тонко. — Модель корабля. Очень хрупкая штука, думал, расколочу, пока вез ее с Кадже.
— Как, обошлось?
— Вроде да. Я открывал ее дома — крылья не отвалились.
— Ну и отлично. Надеюсь, пока я везу ее до «Нормандии», у нее не отвалится хвост.
Дрелл не улыбнулся — только моргнул третьим веком и склонил голову, внимательно рассматривая собеседницу, как варан, который заметил вкусную жирную муху.
— Извиняюсь за опоздание. На работе застрял, нужно было готовить отчет.
— О-о-о, — протянула Стивенс. Раньше она видела дреллов только раз, только мельком в иллиумском космопорту, и ей казалось, что вся их раса состоит из затворников с Кадже. — Так вы местный?
— Ну, вроде того.
— Может, посоветуете какое-нибудь кафе? Мой пилот вернется не скоро, лень торчать тут с коробкой…
— Да я по кафе не очень. Разве что «Блиц» знаю на двадцать втором этаже. Там недурные обеды. — Дрелл пожал плечами. — Мы с коллегами ходим.
— Двадцать второй, говорите?
Дрелл поколебался, будто пытался решить — съесть ему муху или пускай летит.
— Стивенс, можно, я вас провожу?
— Можно! Только давайте без «Стивенс», мы не на службе все-таки. А для друзей я Герда.
— Очень приятно. Кольят.
Его ладонь была твердой и теплой, как нагретый на солнце камень.
2188_03_01 // ERNST PLANK RESEARCH CENTER, Bekenstein, Boltzmann System
У Лакшми Сухвиндер было трое сыновей, как в сказке.
Шепард вычитала их имена — наряду с названиями всех значимых статей, которые профессор написала за последние двадцать лет, — в составленном СУЗИ досье, пока коротала дорогу до Бекенштейна. Теперь Шепард смогла рассмотреть и лица: старший сын улыбался ей со свадебной голографии, обнимая долговязого сверстника в сером костюме, а младший, если верить семейному снимку, еще учился складывать два и два в начальной школе. Шепард с любопытством поглядела бы и на среднего ребенка, но Лакшми без особых церемоний отодвинула рамки прочь.
Справа, в небольшой клетке, возились в опилках две бурые мыши-полевки.
— Что такое любовь?
— Э? — удивилась Ирма. — Поэты и философы уже тысячу определений любви придумали, а вы меня спрашиваете? Я могу только песенку вспомнить. «Что есть любовь? Детка, не причиняй мне боли, не причиняй, ла-ла-ла…»
Лакшми скривилась, будто лимон съела.
— Давайте без песенок, Ирма. Любовь — это наркотик. Я знаю, что вы человек, от науки далекий…
— Подписана на «Глобал Сайентифик».
— «Сайентифик»! Вы в курсе, что они заворачивают статьи, в которых больше одной формулы? «Читатели не поймут», видите ли. Один мой практикант направил им статью — хорошую, интересную статью про супрахиазмальное ядро, — и что? Отказали!
— Да и черт с ними, Лакшми. Объясните мне про фату-моргану так, будто я — ваш пятилетний ребенок. Вон, вам и картинки прислали.
Принтер чирикнул, выплюнув пару листов плотной глянцевой бумаги. Изображение мозга Налани Перез, исчерченное темными прожилками, смахивало на карту неизведанной планеты. Судя по блеску в глазах, с которым профессор выхватила снимки, Нобелевская премия была уже не за горами.
Предоставив Сухвиндер ее ученым мыслям, Ирма болтала ложечкой в фарфоровой и звонкой, как колокольчик, чашке. Крепко заваренный кофе пах шоколадом и вишней. Из огромного окна — от пола до самого потолка — весь Милгром был виден как на ладони, а за небоскребами, будто прорисованными тушью, поднимались холмы, облитые вечерним солнцем. Было красиво и тихо.
— Вы про утят читали? Если новорожденным показать красный шар, они потом считают его мамой. Хотя… Это дурной пример. — Лакшми закусила губу. — Лучше расскажу про луговых полевок.
Она кивнула в сторону клетки. Та мышь, что покрупнее, прыгнула в колесо, и красно-белые спицы тут же слились в полупрозрачный круг. Мелкая намывала усы, не сводя с гостьи черных бусинок глаз.
— Ну? — поддакнула Ирма.
— Эти крошки полигамны от природы, встречаются только для секса. Но если ввести самцу один вирусный вектор, он полюбит партнершу и будет ей верен всю жизнь. Ген встроится в его клетки, запустит в них синтез рецепторов, чувствительных к вазопрессину, а этот гормон отвечает за привязанность к самке… Понятно, к чему я клоню?
— Вы хотите сказать, что наша фата-моргана…
— Вирусный вектор, да! Может, когда-нибудь мы получим парочку образцов. Тогда я вам точно скажу, как действует эта штука. Пока что — одни догадки.
— Гм. — Шепард сглотнула горечь, осевшую на дне чашки. — Но люди-то не мыши. Что насчет силы воли? Я видела наркоманов, слезших с героина и крипера. Чем фата-моргана хуже?
— Это вопрос не на пять лет, а на пятнадцать, — беззлобно поддела Сухвиндер. Она сунула распечатки Ирме под нос и постучала ногтем по черно-белым пятнам. — Видите — тут и тут? Это — срез ее мозга, когда Ленг велел застрелиться. Центры контроля приглушены, Перез как будто пьяна. А вот потом, — снимок сменился на новый, — когда она послушалась, датчики зарегистрировали такой выброс дофамина в ее мозгу, что… Сила воли? Не знаю. Я приглашала лучших врачей, чтобы работать с Перез. Специалистов по любовной аддикции, психиатров с мировыми именами… Перез увидела Ленга — все! Полгода коту под хвост…. Слушайте, вам не дует?
На улице холодало: небо наливалось синевой, и крепчал ночной ветер, пахнущий озоном. Пока Сухвиндер искала пульт от окна, завалившийся под кресло, сквозняк ворвался в кабинет, подхватил планки жалюзи и принялся что было силы колотить ими по стеклу. Крупная мышь оглянулась, затем принялась вылизывать блестящую шерстку младшей.
Шепард перевела взгляд на небо, чтобы найти первые звезды, но тут под потолком вспыхнули лампы в округлых плафонах, и вместо линии горизонта она увидела в оконном стекле свое лицо: худое, не очень красивое, отмеченное усталостью и жесткой складкой у рта. Коричневая помада не шла ему совершенно. Ирма, вздохнув, потянулась к салфетке.
— А вот насчет секса я хотела спросить… Он нужен для закрепления эффекта, когда принимаешь фата-моргану, или и так сойдет?
— Спросите лучше у Ленга, — хмыкнула ученая, — сношал он всех своих подчиненных или только одну.
— Меня ваше мнение интересует, а не его личная жизнь.
— Ну, если мое… — Сухвиндер потянулась. — Насчет людей не знаю, а луговым полевкам «и так сойдет». В экспериментах самцы влюблялись в своих партнерш, даже если им мешали совокупляться. Возможно, секс просто… меняет окраску зависимости. Делает ее эротической, страстной… Но это гипотеза, мне нечем ее подкрепить. Еще кофе?
— Нет, спасибо, мне хватит. Как вы считаете, кто-нибудь из фантомок пытался покончить с собой?
— Перез пыталась, но это было давно. Тогда она считала Ленга мертвым. А сейчас я, думаете, знаю, что она может выкинуть? — Инструментрон затрещал; Лакшми, поморщившись, отклонила звонок. — Ирма, оставьте нам Ленга на день, а лучше — сразу на месяц. Мы проведем полноценные тесты, попробуем разные сценарии на встречах. Я позову коллег…
— Ленг — не подопытный кролик и не размазня, как Перез. — Шепард заглянула в чашку. — Он без пяти минут сбежал из тюрьмы «Майами». Убил при этом троих.
Увидеть осмысленный рисунок в обычной кофейной гуще мог только человек, наделенный богатым воображением, но в этот раз Шепард повезло: темно-коричневые потеки образовали… мышь? В разводах можно было различить маленькую голову, покатую спинку и изогнутый хвостик, но стоило Ирме поменять угол зрения, как иллюзия пропала. Клякса была просто кляксой; настоящие мыши, забравшись в свой тесный домик, готовились ко сну.
— Я понимаю, что Ленг преступник, но все же… — Лакшми закусила губу. — Послушайте, Ирма: эта очная ставка была вашей идеей, как, кстати, и затея с пистолетом, так давайте не будем бросать начатое на полпути. У нас есть в Милгроме следственный изолятор. Можно держать Ленга там, разве нет? И возить к нему Перез. Таскать оборудование туда-сюда не очень удобно, конечно, но уж эту проблему мы как-нибудь решим. — Инструментрон ученой опять затрещал, вспыхнув сначала оранжевым, а затем тревожным красным. — Извините меня. Да, это Сухвиндер! Что у вас там стряслось? Что-о-о?!
Лакшми спала с лица и, глядя на Шепард круглыми от удивления глазами, включила громкую связь.
— …Честное слово, не понимаю, как это вышло, — лепетал из динамика перепуганный голос. — Мой пропуск еще при мне, пропуск Джейсона — тоже… Как она дверь открыла?! Господи, мэм, если бы мы знали, что эта Перез сбежит, глаз бы с нее не спустили…
— Плохо, — сказала Ирма. — Мой пистолет у Ленга.
2188_03_01 // ERNST PLANK RESEARCH CENTER, Bekenstein, Boltzmann System
Мама Трейса была лаборанткой, а папа играл на бирже. Они познакомились на вечеринке общего приятеля, имя и лицо которого потом не могли вспомнить, и пять лет кряду ходили вокруг да около, прежде чем сочетаться браком и купить дом в ипотеку. Когда на маминой работе произошел несчастный случай и всю команду лаборантов облучило нулевым элементом, папа Трейса поцеловал беременную супругу в пока еще плоское пузо и успокоил ее:
— Супергероем будет.
— Как в комиксах, что ли?
— Ну да.
Мальчик родился болезненным и очень капризным. От мамы он получил жесткие, как проволока, непослушные волосы и миллион веснушек, а от папы — прозвище Человек-Хомячок. В детстве Трейс им гордился, но в школе его задразнили то хомяком, то жиртрестом, и в один день он обрушил на забияк полный стеллаж датападов, не пошевелив даже пальцем. Так перепуганные родители, вызванные к директору, впервые услышали, что их сын — не «хулиган» и «малолетний преступник», а «юный талант» и «подающий надежды биотик».
Трейс пошел в армию наперекор себе: считал, что солдат из него выйдет такой же, как балетный танцор — из старого хряка. Но служба в Альянсе перемолола его, пропустив через свои жернова, и слепила из костяной муки какого-то нового человека с твердым как камень прессом, редкой щетинкой усов и темными кругами под глазами, которые не пропадали даже после долгого сна. Этот парень нравился Трейсу, хотя видеть его в зеркалах вместо знакомой одутловатой физиономии было все еще непривычно.
Старый Трейс, бесхребетный добряк, пошел бы у Ленга на поводу. Новый презрительно фыркнул:
— Нет, в туалет не пущу. Терпи до «Нормандии», скоро обратно поедем.
— Скоро — это когда? Через час? Через сутки?
— Когда командир прикажет, тогда и поедем.
— Ну и люди, — поморщился Ленг. — Одна есть не дает, другой ссать не пускает. У вас там в армии что, нормативы по мудачеству ввели? Куда только Ирма смотрит. Если она узнает — пеняй на себя.
Он отвернулся к панорамному окну, прищурившись на всполохи закатного солнца. Трейса бесила эта его манера оставлять за собой последнее слово, а если не слово, то жест или красноречивый взгляд; даже сейчас, несмотря на тюремную робу и наручники, Ленг покачивался на носках так, словно был не заключенным, а королем Вселенной.
Или — как знать — правда хотел в туалет.
— Не Ирма, а командир, — сухо сказал ему Трейс.
— Кому командир, кому Ирма. — Ленг пожал плечами. — Она мне подрочила. После этого можно перейти на «ты», как считаешь?
— Эй! — прикрикнул Трейс, тотчас вспыхнув до самых корней волос. За это его тоже дразнили в школе, зло и очень обидно, то помидором, то целкой. — За языком следи!
— Если не веришь мне, сам спроси у нее.
— Делать мне ничего больше… Не двигайся. Руки перед собой.
Ленг вытянул протезы, скованные в запястьях. Это была грубая, не очень добросовестная поделка —силикоплоть манекена без морщин и линий, присущих живым ладоням, небольшая странность в расположении суставов, словно их повредили в драке, но не вправили обратно, — однако Трейсу было не до жалости. Жалко, как говорили в школе, только у пчелки в попке.
— На колени, живо, — приказал он. — Руки! Чтобы я видел. Откуда у тебя оружие?
— Ах, это, — поморщился Ленг. Из его левого кармана показался кончик рукоятки, маленькой и ребристой. Такими оснащали пистолеты серии «Динь-Динь», любимые игрушки специальных агентов — и командира Шепард. — Мне его Ирма дала для очной ставки с этой, как ее… Перез.
— Так я и поверил. На колени, сказал!
Щелкнул предохранитель; Трейс отступил на шаг, приставив свою «Фалангу» к Ленговой голове. На скулах заключенного заиграли желваки, но подчинился он молча, вытянув руки перед собой и расставив ноги на ширину плеч.
— Он не заряжен, тупица.
— Это уж я разберусь.
Палец Трейса прилип к спусковому крючку; взгляд — к застывшей фигуре Ленга. Подобравшись, Трейс сделал медленный шаг вперед и чуть наклонился, чтобы достать крошку «Динь-Динь» левой, свободной рукой… И тут — пиу, пиу, пиу! — раздался тревожный сигнал. Шепард звонила на инструментрон, приоритет: высокий.
Трейс зазевался на долю секунды; Ленг сжал его запястье и дернул на себя.
Они повалились на пол, сшибив какую-то декоративную вазу, и прокатились по глиняным черепкам, сцепившись, как два разъяренных пса. Ленг, молча сжав зубы, лягался, пытаясь добраться до Трейсова горла; Трейс выл от боли и злости на самого себя. Инструментрон пищал. Что-то хрустело — нос или ребра, — но Трейсу было плевать; медный вкус собственной крови дал ему в голову быстрее, чем русская водка с шампанским, которой он надрался до поросячьего визга в День космических войск. Слышались вскрики и ахи — это на шум потасовки сбежались сотрудники центра, задержавшиеся на работе, несмотря на поздний час, и пистолет Трейса, описав в воздухе небольшую дугу, приземлился под ноги худенькой лаборантке. «Подними его, дура!» — хотел крикнуть Трейс, но тут Ленг заехал ему по виску, и мир, ослепительно вспыхнув, на мгновение потух.
Когда Трейс очнулся, дуло его собственного оружия, маленькое и прожорливое, как черная дыра, смотрело ему между глаз. «Все-таки подняла», — не к месту подумал он.
Эта девица казалась ему смутно знакомой, но голова трещала, а с ней и девица — по швам. Все в ней было отдельно и как-то кусками: выпуклый росчерк ключиц, тонкий и влажный рот, искусственная рука. Трейс уже видел этот рот, похожий на лепесток, но где и когда — нет, этого вспомнить не мог. Как ее звали — Николь, Натали? Может быть, просто Надин?
— Ты чего ждешь? — спросил Ленг.
Тонкий рот Налани Перез дрогнул, и пуля поцеловала Трейса прямо в веснушчатый лоб.
2188_03_01 // UT-47A KODIAK
На ночь Майк Стивенс, начитавшийся книжек, пугал сестру страшилками про космос, и одна из историй была нелепей другой. Он рассказывал про огромных, похожих на мух инопланетян, которые откладывают в людей свои белесые личинки, про далекие планеты, на которых текут реки из свинца и выпадает град из алмазов, каждый величиной с дом, и про Вселенную без начала и края. Личинки так впечатлили маленькую Герду, что она еще месяц ложилась спать только при тусклом свете прикроватного ночника. Как только ей удавалось заснуть, Вселенная обнимала ее, душила в своих безбрежных объятиях, черных, как самая черная ночь, и Герда просыпалась: с колотящимся сердцем и спиной, липкой от пота.
Виновник ее кошмаров посапывал на нижней полке, по-детски раскинув во сне долговязые руки.
Кортеза Вселенная не страшила: он выключил свет в рубке «Кадьяка», проложил до «Нормандии» курс и, включив автопилот, мурлыкал себе под нос. Если бы не бледно-голубые вспышки, то и дело пробегавшие по лобовому стеклу, казалось бы, что никакой преграды между пассажирами шаттла и космосом нет; что можно протянуть руку и зачерпнуть темноты со звездной пылью крупного помола. Брр!
— Долго ехать еще?
— Около получаса, — сообщил Кортез, бросив взгляд на приборную панель. — Что, тебе неуютно? Музыку можно включить.
— Глупости, — отмахнулась Стивенс. — Плечи болят, вот и все.
— Так ты потянись.
Охнув, Стивенс выгнула спину и протянула руки вперед, радуясь сладкой боли в затекших мышцах. Потом она выпрямила колени, насколько позволяла крошечная рубка, и пошевелила пальцами ног в тяжелых армейских ботинках — не снять ли их вовсе? — и тут коробка чуть было не соскользнула с ее покатых колен. Стивенс посчастливилось схватить ее за секунду до падения. «Дзинь! — пропело содержимое коробки. — Блям!»
— Что там, опять какой-то корабль? — полюбопытствовал Кортез. — По-моему, Шепард уже собрала целый игрушечный флот. Очень милое хобби!
— А что ей, скальпы врагов собирать, что ли? — Стивенс поднесла коробку к уху и осторожно потрясла ее — бздынь! блям! — но так и не поняла, сломалось внутри что или нет. — Это подарок от дрелла. Как же его…
— Кольят?
— Точно! Вы с ним знакомы?
— Видел его один раз на поминках отца. Криоса-старшего, в смысле. Тейн был в команде у Шепард, только еще до войны.
— Тейн Криос? — переспросила Стивенс. Это странное имя было ей смутно знакомо — сообразить бы откуда.
— Спас далатрессу Эшил из Совета, — подсказал Кортез. — Благодаря ему саларианцы вложились в поиск лекарства от болезни Кепраля. Кроме того…
— Вспомнила! — Стивенс щелкнула пальцами. — Он был любовником Шепард. Я даже фоточки видела, их выкладывал «Гардиан».
— Да, их застукали папарацци. Слушай, какая разница? Тейн все равно умер.
— Я понимаю, я просто…
— К слову, его убил Ленг.
Шаттл тряхнуло; Стивенс вцепилась в кресло и прикусила язык.
К тому дню, когда Майк ушел в самоволку и записался в «Цербер», между сестрой и братом пролегли тысячи ссор. Майк был, наверное, мертв, мертв и похоронен в безымянной могиле, как глиняный черепок, и Стивенс привыкла не думать об этом, поднимаясь с постели каждое чертово утро, но присутствие Ленга разбудило в ней что-то — что-то горькое и колючее, как лезвие ржавой бритвы. Это была не надежда, нет, а ее злой близнец. Отчаяние, может быть? А ведь Ленг не убивал Майка — так, рядом постоял.
Что за ад творился в душе у командира, когда она смотрела на скуластое лицо Ленга, Стивенс представить себе не бралась.
— Посмотри, — сказал ей Кортез, кивнув в сторону лобового стекла. — Как красиво.
Снизу выплывал Бекенштейн, позолоченный солнцем с ближнего края и похожий на пригоревшее днище огромной сковородки. У Стивенс аж руки зачесались — хотелось его поскрести и проверить, сойдет ли с него косматая ржа облаков. На мгновение ей показалось, что она видит шаттл, поднимающийся им наперерез, но это, скорее всего, была игра света на обломках космического мусора.
Ее инструментрон пикнул, поймав сигнал ближайшего спутника, и на экран тут же посыпались уведомления о новых сообщениях, непрочитанных письмах и пропущенных звонках. Мама отправила видео, на котором ее любимица, молодая крыса-альбинос, таскала у папы Стивенс крекеры из кармана. Джеймс Вега вывесил общую фотку с участниками программы N7, подписав: «#N7_не_сдаются» и «#завтра_уже_в_бой». Трейс прислал дюжину ссылок на бородатые шутки. Стивенс ткнула в одну.
«Ворча, батарианец и кварианка едут в одной машине. Вопрос: кто из них ведет? Ответ: офицер СБЦ».
Стивенс сначала фыркнула, а потом сдвинула брови. «Шуточки по минус пятьдесят», — отстучала она.
«Абонент недоступен! — предупредило приложение. — Сообщение будет доставлено позже, когда абонент авторизуется в сети».
Помимо Трейсовых анекдотов и купонов на скидку во входящих висели сообщения от неизвестного отправителя. Стивенс пометила их как спам, затем передумала, развернула — и не удивилась, увидев подпись: «К. Криос».
«Привет! — писал ее новый знакомый. — Шлю тебе ссылку на лекции по галактической археологии, о которых мы говорили…»
— Герда, — позвал Кортез, и от его напряженного тона Стивенс подобралась, будто в ожидании удара. — Герда, у нас проблемы — «Нормандия» не отвечает.
— Что-то случилось с СУЗИ?
— Я в этом сомневаюсь… «Нормандия», прием. Вызывает Кортез. «Нормандия», ответьте.
— Да отвечаю я! — раздраженный голос Джокера наполнил рубку шаттла. — Стив, это ты, прием?
— Да, это Кортез. У нас все по плану, легли на орбиту, расчетное время прибытия — двадцать и сорок пять. У вас все хорошо?
— Хорошо? — фыркнул Джокер. — Черта с два, Ленг сбежал!
tbc