We Shepard or we Wrex, that's the plan.
Около года назад у меня наготове лежали личинки двух фиков по «Эффекту Массы».
На первую, названную «Островом», я возлагала большие надежды: она рассказывала о пейринге Рипли Э. Шепард/Тейн Криос, бескомпромиссной войне со Жнецами и малости человеческого существа по сравнению с космосом. «Остров» должен был превратиться в прекрасную бабочку. Вторая личинка, безымянная, на редкость неприглядное создание, была плодом бессонных ночей и бесстыжих разговоров о пейринге фем!Шепард/Кай Ленг; этой я прочила довольно незавидную судьбу. Жизнь распорядилась по-своему: вторая задумка вдруг начала жрать мои силы и время, выросла, потолстела, обзавелась сюжетом и названием.
(Возможно, где-то в параллельном мире все произошло с точностью до наоборот: там моя двойняшка вовсю потеет над «Островом», время от времени кидая тоскливые взгляды на черновик «Слепого пятна». Cartagia заметил: не исключено, что в одной из параллельных вселенных я вообще пишу фик с пейрингом Шепард/Гаррус. Впрочем, зная мое везение, в этой самой вселенной большая часть фандома предпочитает пейринг Шепард/Джейкоб, и я снова не в мейнстриме. Но речь не о том.)
Теперь-то, постфактум, я рада, что личинка «Острова» свернулась калачиком и сдохла. В конце концов, «Остров» — старая песня на новый лад, попытка хоть как-то перекроить под себя канон третьей игры; а вот «Слепое пятно» позволило мне создать новую героиню, завернуть собственный сюжет и поднять темы, которые я раньше не затрагивала. Однако идею и черновик «Острова» мне все-таки жалко, поэтому вот они — под катом. Хотела бы я сказать, что это и есть моя писательская «кухня», но в моих набросках и отрывках сам черт ногу сломит, так что пришлось поневоле готовить текст к «публикации»: причесывать уже готовое, обозначать пропущенные сцены, дописывать комментарии.
Короче: Шепард/Тейн, а также ОМП, Диана Аллерс, Лиара, Явик и прочие обитатели фрегата «Нормандия». Драма. МЕ3. Контроль. Карл Саган. Почти 4000 слов.
Фик должен был делиться на две большие части и одну маленькую. События первой охватывали бы период от первых визитов Рипли на Цитадель до нападения на Совет «Цербера»; события второй — оставшийся сюжет игры; события третьей — всего пару сцен после завершения войны. Главным героем первой части является молодой папарацци по имени Тобиас, не обремененный деньгами и моральными принципами; чтобы подзаработать, он берется шпионить за героиней Галактики и ее зеленым дружком-дреллом. Героиня части второй — Диана Аллерс, которая, впрочем, совсем не похожа на свой прототип из игры: будучи профессионалкой до мозга костей, она замечает гораздо больше, чем рассказывает на камеру. По ходу дела становится понятно, что Диана и Тобиас были близки как брат и сестра, и, хотя несколько лет назад их дороги окончательно разошлись, эти двое все еще беспокоятся друг о друге.
Все сцены фика, за исключением эпилога, подаются их глазами.
Сумеречный, первобытный лес Тессии дышал покоем, обступал Тобиаса со всех сторон, убаюкивал шелестом влажной листвы.
— Молодой человек! Где ваш билет на профессиональную съемку?
Тобиас выдавил из себя извиняющуюся улыбку и похлопал по карманам в поисках кредитки, прикидывая, серьезную ли брешь пробьет штраф в его бюджете. Цитадель можно было с равным успехом назвать Поднебесной: начинающему журналисту, попавшему в тиски заоблачных цен на жилье, пойманному в сети курсов литературного мастерства, только святым духом и оставалось питаться. А если вспомнить о покупке нового объектива взамен того, что выскользнул из рук и пересчитал все ступеньки редакционной лестницы... Плохо, совсем плохо.
— Простите, из головы вылетело, — сказал Тобиас чуть более покаянно, чем следовало бы. — У вашей кассы стоит интересное дерево, все в наростах, я засмотрелся и...
— Жаботикаба, — скороговоркой уточнил смотритель. — Очень редкий, любопытный экземпляр! Родом с Земли. Растет в жарких странах. Вы плоды приняли за наросты — а плоды съедобны. Ваши предки лечили ими астму и диарею. Желе и мармелад можно приобрести в сувенирном отделе. Так ваш билет?..
Выбив штрафной талончик на сумму, заставившую Тобиаса крякнуть, смотритель пожелал удачной фотоохоты и скрылся в лабиринте зарослей, почесывая правый рог; световые пятна, кружевом падая сквозь листву, делали саларианца похожим на хтонического монстра. Густой мох скрыл звуки его удаляющихся шагов. Робот-садовник укатился следом, на ходу обмахнув ботинки Тобиаса влажной щеточкой. Оставшись один в сумеречных джунглях, Тобиас повесил на грудь фотоаппарат — теперь уж не было смысла таиться — и пошел вглубь, вдыхая терпкий запах чужого леса, задевая плечами лианы и распугивая насекомых, пошел мимо невиданных цветов и чешуйчатых пальм, мимо пояснительных табличек и знака «Продолжение осмотра: флора Сур’Кеша».
Пара, за которой он охотился, не успела уйти далеко.
В следующем зале поддерживали знойное, пышущее жаром лето, и в ушах звенело от пения цикад — а может, это был стрекот кондиционеров, на пределе выжимавших из воздуха последние капли влаги. Садовники пускались на любые уловки, чтобы растения, привезенные за сотни и тысячи световых лет, чувствовали себя как дома на тонком клочке земли, насыпанной под искусственным солнцем. Растения справлялись со стрессом в точности как люди: кто-то чах и слабел, несмотря на заботу, режим и регулярный полив, кто-то, наоборот, пускал корни, высасывая все соки из минерализованной почвы, а простейшие папоротники, считавшиеся на Сур’Кеше чуть ли не сорняками, вымахали так, что им было уже тесно в отведенном под саларианский уголок помещении...
Крышка объектива скользнула в карман. Тобиас притворился, что ужасно заинтересован папоротником в черных точках семян, однако камера навела резкость — и видоискатель показал ему прелюбопытнейшую сценку из мира высших животных. Прямые спины, склоненные головы, полная сосредоточенность на тексте — двое, человек и дрелл, могли бы сойти за незнакомцев, случайно столкнувшихся над пояснительной голограммой. Но пока бегущая строка рассказывала о бесполом размножении папоротников, дрелл деликатно, ненавязчиво перебирал пальцы своей спутницы, и было что-то трогательное в этом жесте, в желании не удержать, не цапнуть в порыве страсти, не притянуть к себе, а просто прикоснуться к близкому человеку.
Щелк. Щелк. Щелк.
Портретный объектив не мог взять фигуры в полный рост, поэтому в кадре получались только руки, спины и, прости Господи, задницы — словом, ничего интересного, и поди докажи, что это именно командир Шепард да ее тайный любовник. Вот если бы эти двое предавались жаркому совокуплению, подобная фотография имела бы все шансы оказаться на первой полосе желтой прессы, а то и в частной эротической коллекции какого-нибудь ксенолюба-вуайериста с подписью: «Анатомия страсти»... Поймав себя на этой мысли, Тобиас почувствовал, как стыдно и неумолимо краснеет, и прикрыл лицо рукавом, притворяясь, что вытирает выступивший от несносной жары пот, а когда он поднял голову, пара уже направлялась к выходу из зала.
Приличия ради Тобиас не кинулся в погоню сразу, а выждал минуту. Потрогал свежие листики какого-то цветка, тут же свернувшегося в комочек под его пальцами. Прочитал пару табличек, не запомнив ни шиша. Постоял у стенда, пытаясь представить себе, как держит за руку женщину — любую, — и не смог, и на этом решил, что пора бы и двигаться. Первые фотографии действительно вышли дрянными, но, покупая билет, Тобиас в глубине души пророчил себе полный провал, и небольшая удача окрылила его, как то бывает с людьми, не слишком уверенными в себе. Чувствуя себя очень смелым и ловким, он принял праздный вид и, держа камеру наготове, направился по горячим следам походкой человека, которому совершенно некуда спешить.
У выхода из зала явственно повеяло свежестью и ароматом специй. Тобиас потянул носом и узнал корицу. Через мгновение под ногами захрустел песок, и дорожка, вильнув в полутьме, вывела его в ложу цветочной галереи. Тобиас тут же нашел взглядом пару: дрелл сливался с зеленью, мимикрировал под нее, как хамелеон, зато рыжие волосы женщины то и дело вспыхивали среди месива листьев, как крыло редкой тропической бабочки. Поймать не представлялось возможным, но за хорошие снимки — и Тобиас мысленно потер руки — можно выручить неплохую сумму.
Более хваткий новичок уже представлял бы себе распухший банковский счет и репутацию акулы-папарацци, но фантазии Тобиаса не простирались так далеко. Заплатить за студию на месяц вперед. Отложить на новую камеру. Пригласить Диану в кафе. Не всем, знаете ли, на Цитадели создают тепличные условия.
— Спасибо, — сказала вдруг женщина, нарушив тишину зала, и Тобиас вздрогнул. — Давно хотела сюда сходить. Смотрела на карту достопримечательностей, думала, обязательно устрою себе экскурсию по Цитадели в увольнительной… Всегда находила более насущные дела.
— Я читал, что представления, которые дают в концертном зале имени Матриарха Дилинаги, достойны высочайших похвал. — Голос дрелла был шершавым, как песок, и теплым, как нагревшийся на солнце камень. — Но билеты нужно брать заранее. Ты сможешь известить заранее о своем следующем визите? Я куплю два.
— Я не знаю, — ответила Шепард просто. — Смотри: паззл.
...
Вот на этом месте я и остановилась; вместо диалога — невразумительная каша из разрозненных цитат:
«Побудь со мной, Шепард. Ты держишь меня за руку, но думаешь о войне».
«Странно. Я никогда не жила на Цитадели, но люблю ее так, как, кажется, ни один корабль не любила».
«— Когда я училась на первом курсе, к нам приходил один известный профессор психологии читать лекции. Старый и седой, как лунь. Называл нас желторотиками. Раз в месяц он собирал вопросы со всей группы, любые, от серьезных до смешных, и отвечал на них по порядку. Однажды его спросили, дискретна любовь или непрерывна. <…> Он велел подумать о людях, которыми мы искренне дорожим, — сказала Шепард наконец, — и представить себе их лица. Вспомнить о разделенных вместе счастливых моментах, или о первой с ними встрече. Почувствовать, как мы любим их каждой клеточкой тела, каждым движением души. А потом, когда вся аудитория стала блаженно улыбаться, он спросил, любили ли мы их пять минут назад.
— Я предполагаю, что положительный ответ он счел неверным?
Шепард хмыкнула.
— Он сказал: “Да неужели? Пять минут назад вы о них даже не помнили”. Меня это поразило до глубины души. Не суди меня строго, Тейн: мне было семнадцать».
«Знаешь, когда я была маленькой и только читала свою первую энциклопедию по астрономии, я боялась того, что солнце однажды погаснет. Потом я повзрослела и стала бояться войны».
«Спасибо. По крайней мере ты не ведешь себя так, будто война — это мое призвание».
«— Прости, со мной, наверное, сложно сейчас. Я все на свете свожу к войне.
— Вовсе нет. Каждый разговор с тобой — это разговор о космосе».
Под конец диалога Рипли должна была сказать, что была рождена для роли Спектра, а не героини Галактики; что она хотела бы однажды стать членом Совета Цитадели и, глядя на молодых Спектров, говорить им: «Ах да, Рииииперы». Тобиас, потерявший парочку в джунглях ботанического сада, идет на звуки голосов и случайно натыкается прямо на героиню Галактики. Он застывает в ужасе, думая, что сейчас-то его и разоблачат как назойливого папарацци, и в этот момент чихает: пыльца экзотических цветов забилась ему в нос. Шепард скользит по Тобиасу равнодушным взглядом.
«Будьте здоровы!» — только и говорит дрелл, наклоняя голову.
Разозленный своим фиаско, Тобиас наглеет и выясняет, в какой палате держат Тейна, а также умудряется оставить там жучок. Сидя в своей каморке, он подслушивает разговор о книгах: у дрелла странный вкус, он читает то, что в человеческой культуре покрылось пылью и плесенью. Даже Шепард считает, что Карл Саган мил, но безнадежно устарел; а уж тот факт, что Саган, человек неверующий, в книге «Контакт» подводит героиню к доказательству существования бога, и вовсе ей непонятен. Это приводит к небольшому, но полному взаимного уважения религиозному диспуту: Тейн — язычник, Шепард с натяжкой можно назвать пантеисткой, и в загробную жизнь она не верит. Тобиас слушает их, понимая, что горячего материала на этом не сделаешь, и думает лишь: «Ебать мою жизнь».
Однажды ему все-таки везет: Шепард и Тейн занимаются сексом. Тобиас то и дело возвращается к этому в мыслях — «перед глазами встала женщина, слившаяся в непристойном объятии с ящерицей, и он против воли подумал: какой яркий, хлесткий был бы образ для разгромной статьи», — но продавать скандальные снимки почему-то не спешит.
«Не бери пример с меня, — говорит ей Тейн. — Всегда будет еще одна цель, еще одна миссия, еще одна война. Не превращай себя в остров».
По мере того, как Тобиас следит за этой парой, вообще становится понятно, что он кормит себя отговорками, а желтая статья и скандальные фотографии так и не увидят свет.
В тот день, когда «Цербер» нападает на Цитадель, Тобиас сидит в кафе, скинув на датапад «Контакт» Сагана, но пока открывать книгу не спешит: знакомится с биографией автора. После смерти Сагана, читает он, его жену часто спрашивали: не разочаровались ли вы в атеизме, не надеетесь ли вы встретить мужа после смерти? Нет, отвечала Друайан, трагедия была в том, что мы знали: после смерти свидеться уже не суждено. Я не думаю, что когда-нибудь снова увижу Карла. Но все то время, что мы было вместе, — а это почти двадцать лет, — мы провели, в полной мере осознавая, как коротка и прекрасна жизнь.
В отдалении слышится первый взрыв, и над головой у Тобиаса кричит сирена.
Раньше мне казалось, что я представляю себе вторую часть куда лучше, чем первую, а сейчас я понимаю, что в голове у меня вертелись только две конкретные сцены. Удивительного мало: вторая часть посвящена тому, как Рипли, продираясь сквозь тернии, не может (да уже не очень-то и хочет) наладить контакт с подчиненными. К чему тут что-то наперед продумывать, если канон поставляет таких сцен в избытке?
После атаки на Цитадель Шепард не берет Кайдана на «Нормандию», хотя тот — соратник, друг — мог бы в нужное время подставить ей плечо. Но для этого пришлось бы строить мосты, восстанавливать утраченное доверие, а у Рипли каждая крупица сил на счету; время сомневаться и обсуждать приказы прошло. Рипли нужны люди, готовые повиноваться ей моментально и безоговорочно.
Они пытаются поддерживать контакт, но переписка вскоре сжимается до сухих строчек: «Со мной все в порядке».
Когда-то Шепард считала, что командир не вправе закрывать глаза. На вопрос Самары «Нужно ли мне знать, что человек, которого я должна убить, является хорошим отцом?» Рипли еще во второй части ответила бы: «Да». Теперь же она запрещает Явику притрагиваться к осколку, а может, вовсе разбивает его, чтобы у протеанина не возникло даже и соблазна узнать о судьбе своих бывших соратников. Явик скалится; Явик злится; Явик уважает решение командира.
В какой-то момент Рипли и Явик становятся так похожи, что неизбежно отталкиваются, как два одноименных магнитных полюса.
В ночь перед полетом на Тессию Лиара не может спать. Она поднимается к карте Млечного Пути и с удивлением видит там Рипли, которая никогда раньше не пренебрегала сном. Мысли Шепард, впрочем, далеки от Тессии; пока Лиара говорит о родной планете, перед глазами у Рипли стоят фотографии, которые Тобиас делал тайком в больнице, в ботаническом саду. Решив записаться в военное ополчение, Тобиас решил, что выслать снимки Шепард будет честнее всего, потому что уничтожить их не поднялась рука — за исключением, конечно, интимных, те без следа стерты и не упомянуты в сопроводительном письме. Прерывая Лиару, Рипли внезапно говорит, как хотелось бы ей иметь в голове тумблер, чтобы щелк! — и думать только о войне, а потом щелк! — и думать о чем угодно, кроме; от этого диалога у меня есть только последняя строчка:
«Я все ищу эту чертову кнопку у себя в голове — и не нахожу… Спокойной ночи, Т'Сони».
А после Тессии, кстати, под раздачу попадает Джокер. Рипли не нужны его шутки; не нужно его присутствие; не нужна его забота. Ей нужен пилот, который заткнется и молча полетит, куда скажут.
Но Рипли и Джокер всегда были очень разными людьми, что уж там.
Когда нужно лететь на Горизонт, и каждый час у «Нормандии» на счету, Диана вдруг просит Шепард об услуге. Она говорит о том, что ее брат — человек, который ей ближе, чем брат, теперь, когда семьи у нее больше не осталось, — записался в ополчение, хотя, дурень, винтовку до этого держал только в тире. Сейчас отряд, в который его перебросили, прижат полчищем хасков на планете неподалеку от Горизонта, и может быть, «Нормандия» изменит курс, пока хаски не... Читателю уже понятно, что речь идет о Тобиасе, но Рипли прерывает Диану на полуслове.
Вы знаете, говорит Рипли, перед атакой на базу коллекционеров Мордин Солус сказал мне, что Галактика необъятна, и одушевить ее не так-то просто, поэтому он предпочитал думать о любимом племяннике — и сражаться ради него. Умнейший был саларианец, этот Мордин Солус. Но сейчас, Аллерс, вся Галактика, от Палавена до Декууны, в лихорадке войны, и счет, того и гляди, пойдет не на корабли и города, а на планеты. И если вы не можете думать обо всей Галактике в целом, но возвращаетесь мыслями к одному человеку, ради которого готовы идти на жертвы, ваше место — рядом с этим человеком, а не на моем корабле? Я распоряжусь снарядить вам шаттл.
«Война, подумалось Диане, все-таки ободрала Шепард, как абразивная шкурка, обнажила острые углы скул, оставила кровоточащие царапины, сделала это лицо — довольно-таки красивое, скажем прямо, лицо, несмотря на легкую диспропорцию черт и фирменный отцовский шнобель — чужим, странным и, что уж греха таить, вовсе неприятным».
«Это не женщина, — думает Диана, — это разящая без промаха пуля».
Диана остается на корабле.
В Лондоне Диана становится свидетельницей того, как Шепард прощается со своим отрядом; в том, что это именно прощание, у Дианы сомнений нет. Рипли кивает Веге, коротко перебрасывается парой слов с Рексом, проходит мимо офицера Вакариана, а тот, занятый разговором с военными Иерархии, не замечает ее; долго стоит бок о бок с Явиком у оконного провала, а затем берет его, Лиару — и, отказываясь произносить речь, идет к БТРу.
Гаррус спохватывается в последнюю минуту: протискивается сквозь толпу, хлопает Шепард по плечу и говорит: «Go out there and give them hell, you were born to do this». Фраза эта обоюдоострая, как нож. В ней — все уважение Гарруса к Рипли и уверенность в ее силах, и вместе с тем — промах: весь фик рассказывает о том, что Рипли рождена быть Спектром и дипломатом, делать мир лучше и ступать туда, куда не ступала еще нога человека; а война и задавание жару Жнецам вытягивают из нее все жилы, сдирают до мяса кожу. Фраза эта сродни тем, которыми провожают в операционную тяжелых больных: конечно же, ты поправишься, я в тебя верю.
А Рипли взяла да и сыграла в ящик.
Много месяцев спустя на Цитадели вовсю идут ремонтные работы, а Тобиас и Диана Аллерс встречаются в маленьком кафе Президиума. Тобиасу повезло: его всего лишь ранило на войне; а его отряд, несмотря на аховую подготовку, недурно сдерживал натиск хасков до тех пор, пока Шепард не выбрала Контроль и не поставила в противостоянии точку.
Из разговоров становится понятно, что Жнецы вернули Цитадель обратно на ее законное место — в Туманность Змеи; а потом еще неделю не подпускали к ней, запечатанной, корабли. Цитадель раскрылась, как цветок, на седьмой день. Тела не нашли — только пепел; протеанин Явик прикоснулся к нему, покачал головой и ушел, а после, говорили, покончил с собой на Тессии, оставив Лиару Т’Сони дважды безутешной.
Восстановив ретрансляторы, разобрав руины, Жнецы покинули Галактику. Хаски погибли. Одурманенные до сих пор вопили и бились о стенки психиатрических больниц, не в силах пережить молчание в своих головах. Все это породило новую волну религиозной истерии, пару-тройку сект, пылкие проповеди и оргии в честь чудесного спасения; одни говорили, что нужно собирать флот и готовиться к новому вторжению Жнецов — на этот раз уже под командованием Рипли-Жнеца. Другие — тысячи, миллионы их, — подписывали петицию о том, чтобы памятник Шепард был поставлен в Президиуме, перед башней Совета.
Тобиас, который все это время урывками читал «Контакт» Сагана, да понял от силы лишь третью часть, говорит: странно это. Тейн Криос верил в загробную жизнь — и умер, все, с концами; никто не встретил его за морем, говорит атеист Тобиас, да и моря-то никакого нет. А Шепард не верила — и, погляди-ка, обрела после смерти иную жизнь.
Каждому по вере его, а?
В последней сцене Тобиас возвращается на Землю. В одной руке у него небольшая сумка с вещами, в другой — датапад; до конца книги Сагана «Контакт» ему осталось лишь тридцать страниц. Стоя на обзорной палубе, за которой расстилается космос, наш одинокий, обескураженный Тобиас думает, думает:
«Он и пытался представить себе бесконечность звездных систем, и не мог; космос, думал он, молчалив и тих, но на самом деле говорит: бесчисленным количеством голосов, волнами посланных радиопередач, помехами взорвавшихся звезд».
«Как ты там, Шепард, подумал Тобиас. Ты была человеком, ты вставала по будильнику, ты позировала на камеры, ты тащила нас к победе сквозь звезды и тернии, то кнутом, то пряником, то за шкирку — а может, это мы сами несли тебя, не осознавая того, как океан несет умелого серфера на гребне волны — а теперь и непонятно: есть ты, нет тебя? Кто ты, если тебя нет, и как ты справляешься с этой тканью мироздания, если ты есть? Как связаться с тобой, как достучаться до тебя? Ответишь ли ты, если я просто скажу в пространство, скажу, надеясь, что ты однажды ткань мироздания донесет мой голос до тебя: как тебе, Шепард, живется-можется?
Кто знает, чего он ждал. Может быть, ему хотелось, чтобы мир дрогнул, и чтобы откуда-то из его недр, из самого бытия Вселенной, донесся резкий звук горна — этот чуждый глас нового Господа, сменившего гнев на милость. Но вселенная благодушно приняла зов Тобиаса, даже не заметив его, и глас вопиющего исчез — так камень пропадает в глубине колодца, кажущегося пересохшим, и глухой слепец, кинувший его, не услышит плеска, не увидит кругов, разошедшихся по воде.
Тобиас отступил от стекла, одинокий, разочарованный. На палубе было уютно, привычно и тепло. <...> Он не знал, что ответ, которого он ждал, был уже написан, увековечен на бумаге и электронных носителях, спрятан в конце полюбившейся Тейну книги, до которого Тобиасу осталось всего тридцать страниц:
“Всю свою жизнь она изучала Вселенную, не заметив простейшего: эти немыслимые просторы одна только любовь может сделать пригодными для мелочи вроде нас”».
В коротком эпилоге время делает петлю, возвращаясь к Шепард: та снова оказывается на разрушенной, развороченной Цитадели, пахнущей смертью и как будто горячим металлом. Усталая до крайности, Рипли отбрасывает пистолет и опускается на грязный заляпанный пол; сражение уже выиграно, решение — принято, и ни к чему цепляться за оружие.
Канон каноном, а мне всегда казалось, что Рипли, выбрав Контроль, приваливается плечом к стене и, глядя в небо, закрывает глаза.
«Она не чувствовала в себе сил возводить замки, строить отношения и хоронить пепел сожженных тел. Она чувствовала себя старой, усталой, ненужной; разбитой и выпотрошенной, как Цитадель. Мы с тобой из одного материала, сказала ей Рипли, чувствуя под ладонью теплые шершавые плиты. Ты и я.
Земля плыла над разверстыми руками Цитадели, висела там, полная, круглая, укутанная пеплом и смогом, как перезревший плод — плесенью. Я не хочу тебя видеть, сказала ей Рипли. Ты — не родина мне».
(Засыпая, она еще видит, как над ее головой смыкаются лепестки Цитадели: Жнецы не в силах за одно мгновение перенести Цитадель в Туманность Змеи, но могут спрятать от ее взора Землю.)
И тут —
В госпитале Хуэрты пахнет болезнью и лекарствами, за стеклом стоит прекрасный искусственный день. На плечах у Шепард — погоны, на бедре — кобура, в руках — свидетельство о смерти, которое нужно передать Кольяту. Глядя на сады Президиума из высокого окна, Рипли чувствует не боль утраты, но облегчение. Раньше ей приходилось все время гнать от себя мысли о том, на что похожи последние дни умирающих от болезни Кепраля. Раньше она боялась, что Тейну станет хуже в ее отсутствие, что однажды он станет настолько слаб, что не сможет даже поприветствовать ее и сына; теперь Рипли думает отрешенно: как хорошо, что все это уже закончилось, все уже позади, и на командирских плечах стало чуть больше места для насущных проблем и, черт побери, войны.
И вот тут-то, в последних строчках, я и думала спрятать всю соль текста, а также отсылку на «Вавилон-5»:
«И если бы неведомый инквизитор появился перед ней, и спросил, сжимая трость: «Кто ты?», Рипли не замедлила бы ответить:
Остров».
FIN
Фух.
Выдыхаю.
Код для обзоров.
На первую, названную «Островом», я возлагала большие надежды: она рассказывала о пейринге Рипли Э. Шепард/Тейн Криос, бескомпромиссной войне со Жнецами и малости человеческого существа по сравнению с космосом. «Остров» должен был превратиться в прекрасную бабочку. Вторая личинка, безымянная, на редкость неприглядное создание, была плодом бессонных ночей и бесстыжих разговоров о пейринге фем!Шепард/Кай Ленг; этой я прочила довольно незавидную судьбу. Жизнь распорядилась по-своему: вторая задумка вдруг начала жрать мои силы и время, выросла, потолстела, обзавелась сюжетом и названием.
(Возможно, где-то в параллельном мире все произошло с точностью до наоборот: там моя двойняшка вовсю потеет над «Островом», время от времени кидая тоскливые взгляды на черновик «Слепого пятна». Cartagia заметил: не исключено, что в одной из параллельных вселенных я вообще пишу фик с пейрингом Шепард/Гаррус. Впрочем, зная мое везение, в этой самой вселенной большая часть фандома предпочитает пейринг Шепард/Джейкоб, и я снова не в мейнстриме. Но речь не о том.)
Теперь-то, постфактум, я рада, что личинка «Острова» свернулась калачиком и сдохла. В конце концов, «Остров» — старая песня на новый лад, попытка хоть как-то перекроить под себя канон третьей игры; а вот «Слепое пятно» позволило мне создать новую героиню, завернуть собственный сюжет и поднять темы, которые я раньше не затрагивала. Однако идею и черновик «Острова» мне все-таки жалко, поэтому вот они — под катом. Хотела бы я сказать, что это и есть моя писательская «кухня», но в моих набросках и отрывках сам черт ногу сломит, так что пришлось поневоле готовить текст к «публикации»: причесывать уже готовое, обозначать пропущенные сцены, дописывать комментарии.
Короче: Шепард/Тейн, а также ОМП, Диана Аллерс, Лиара, Явик и прочие обитатели фрегата «Нормандия». Драма. МЕ3. Контроль. Карл Саган. Почти 4000 слов.
| miles to go before sleep |
ОСТРОВ
Каждая звездная система — это остров в пространстве,
изолированный от соседних с ним световыми годами пустоты.
«Космос», Карл Саган
(нельзя просто так взять и не процитировать Сагана в эпиграфе к фику по «Эффекту Массы», ну)
Лес дивен: мрак и глубина.
Но обещаниям верна
Душа. И много миль до сна.
И много миль еще до сна.
«Глядя на лес снежным вечером», Роберт Фрост (в переводе Т. Гутиной)
изолированный от соседних с ним световыми годами пустоты.
«Космос», Карл Саган
(нельзя просто так взять и не процитировать Сагана в эпиграфе к фику по «Эффекту Массы», ну)
Лес дивен: мрак и глубина.
Но обещаниям верна
Душа. И много миль до сна.
И много миль еще до сна.
«Глядя на лес снежным вечером», Роберт Фрост (в переводе Т. Гутиной)
Фик должен был делиться на две большие части и одну маленькую. События первой охватывали бы период от первых визитов Рипли на Цитадель до нападения на Совет «Цербера»; события второй — оставшийся сюжет игры; события третьей — всего пару сцен после завершения войны. Главным героем первой части является молодой папарацци по имени Тобиас, не обремененный деньгами и моральными принципами; чтобы подзаработать, он берется шпионить за героиней Галактики и ее зеленым дружком-дреллом. Героиня части второй — Диана Аллерс, которая, впрочем, совсем не похожа на свой прототип из игры: будучи профессионалкой до мозга костей, она замечает гораздо больше, чем рассказывает на камеру. По ходу дела становится понятно, что Диана и Тобиас были близки как брат и сестра, и, хотя несколько лет назад их дороги окончательно разошлись, эти двое все еще беспокоятся друг о друге.
Все сцены фика, за исключением эпилога, подаются их глазами.
Часть первая: Тобиас
Сумеречный, первобытный лес Тессии дышал покоем, обступал Тобиаса со всех сторон, убаюкивал шелестом влажной листвы.
— Молодой человек! Где ваш билет на профессиональную съемку?
Тобиас выдавил из себя извиняющуюся улыбку и похлопал по карманам в поисках кредитки, прикидывая, серьезную ли брешь пробьет штраф в его бюджете. Цитадель можно было с равным успехом назвать Поднебесной: начинающему журналисту, попавшему в тиски заоблачных цен на жилье, пойманному в сети курсов литературного мастерства, только святым духом и оставалось питаться. А если вспомнить о покупке нового объектива взамен того, что выскользнул из рук и пересчитал все ступеньки редакционной лестницы... Плохо, совсем плохо.
— Простите, из головы вылетело, — сказал Тобиас чуть более покаянно, чем следовало бы. — У вашей кассы стоит интересное дерево, все в наростах, я засмотрелся и...
— Жаботикаба, — скороговоркой уточнил смотритель. — Очень редкий, любопытный экземпляр! Родом с Земли. Растет в жарких странах. Вы плоды приняли за наросты — а плоды съедобны. Ваши предки лечили ими астму и диарею. Желе и мармелад можно приобрести в сувенирном отделе. Так ваш билет?..
Выбив штрафной талончик на сумму, заставившую Тобиаса крякнуть, смотритель пожелал удачной фотоохоты и скрылся в лабиринте зарослей, почесывая правый рог; световые пятна, кружевом падая сквозь листву, делали саларианца похожим на хтонического монстра. Густой мох скрыл звуки его удаляющихся шагов. Робот-садовник укатился следом, на ходу обмахнув ботинки Тобиаса влажной щеточкой. Оставшись один в сумеречных джунглях, Тобиас повесил на грудь фотоаппарат — теперь уж не было смысла таиться — и пошел вглубь, вдыхая терпкий запах чужого леса, задевая плечами лианы и распугивая насекомых, пошел мимо невиданных цветов и чешуйчатых пальм, мимо пояснительных табличек и знака «Продолжение осмотра: флора Сур’Кеша».
Пара, за которой он охотился, не успела уйти далеко.
В следующем зале поддерживали знойное, пышущее жаром лето, и в ушах звенело от пения цикад — а может, это был стрекот кондиционеров, на пределе выжимавших из воздуха последние капли влаги. Садовники пускались на любые уловки, чтобы растения, привезенные за сотни и тысячи световых лет, чувствовали себя как дома на тонком клочке земли, насыпанной под искусственным солнцем. Растения справлялись со стрессом в точности как люди: кто-то чах и слабел, несмотря на заботу, режим и регулярный полив, кто-то, наоборот, пускал корни, высасывая все соки из минерализованной почвы, а простейшие папоротники, считавшиеся на Сур’Кеше чуть ли не сорняками, вымахали так, что им было уже тесно в отведенном под саларианский уголок помещении...
Крышка объектива скользнула в карман. Тобиас притворился, что ужасно заинтересован папоротником в черных точках семян, однако камера навела резкость — и видоискатель показал ему прелюбопытнейшую сценку из мира высших животных. Прямые спины, склоненные головы, полная сосредоточенность на тексте — двое, человек и дрелл, могли бы сойти за незнакомцев, случайно столкнувшихся над пояснительной голограммой. Но пока бегущая строка рассказывала о бесполом размножении папоротников, дрелл деликатно, ненавязчиво перебирал пальцы своей спутницы, и было что-то трогательное в этом жесте, в желании не удержать, не цапнуть в порыве страсти, не притянуть к себе, а просто прикоснуться к близкому человеку.
Щелк. Щелк. Щелк.
Портретный объектив не мог взять фигуры в полный рост, поэтому в кадре получались только руки, спины и, прости Господи, задницы — словом, ничего интересного, и поди докажи, что это именно командир Шепард да ее тайный любовник. Вот если бы эти двое предавались жаркому совокуплению, подобная фотография имела бы все шансы оказаться на первой полосе желтой прессы, а то и в частной эротической коллекции какого-нибудь ксенолюба-вуайериста с подписью: «Анатомия страсти»... Поймав себя на этой мысли, Тобиас почувствовал, как стыдно и неумолимо краснеет, и прикрыл лицо рукавом, притворяясь, что вытирает выступивший от несносной жары пот, а когда он поднял голову, пара уже направлялась к выходу из зала.
Приличия ради Тобиас не кинулся в погоню сразу, а выждал минуту. Потрогал свежие листики какого-то цветка, тут же свернувшегося в комочек под его пальцами. Прочитал пару табличек, не запомнив ни шиша. Постоял у стенда, пытаясь представить себе, как держит за руку женщину — любую, — и не смог, и на этом решил, что пора бы и двигаться. Первые фотографии действительно вышли дрянными, но, покупая билет, Тобиас в глубине души пророчил себе полный провал, и небольшая удача окрылила его, как то бывает с людьми, не слишком уверенными в себе. Чувствуя себя очень смелым и ловким, он принял праздный вид и, держа камеру наготове, направился по горячим следам походкой человека, которому совершенно некуда спешить.
У выхода из зала явственно повеяло свежестью и ароматом специй. Тобиас потянул носом и узнал корицу. Через мгновение под ногами захрустел песок, и дорожка, вильнув в полутьме, вывела его в ложу цветочной галереи. Тобиас тут же нашел взглядом пару: дрелл сливался с зеленью, мимикрировал под нее, как хамелеон, зато рыжие волосы женщины то и дело вспыхивали среди месива листьев, как крыло редкой тропической бабочки. Поймать не представлялось возможным, но за хорошие снимки — и Тобиас мысленно потер руки — можно выручить неплохую сумму.
Более хваткий новичок уже представлял бы себе распухший банковский счет и репутацию акулы-папарацци, но фантазии Тобиаса не простирались так далеко. Заплатить за студию на месяц вперед. Отложить на новую камеру. Пригласить Диану в кафе. Не всем, знаете ли, на Цитадели создают тепличные условия.
— Спасибо, — сказала вдруг женщина, нарушив тишину зала, и Тобиас вздрогнул. — Давно хотела сюда сходить. Смотрела на карту достопримечательностей, думала, обязательно устрою себе экскурсию по Цитадели в увольнительной… Всегда находила более насущные дела.
— Я читал, что представления, которые дают в концертном зале имени Матриарха Дилинаги, достойны высочайших похвал. — Голос дрелла был шершавым, как песок, и теплым, как нагревшийся на солнце камень. — Но билеты нужно брать заранее. Ты сможешь известить заранее о своем следующем визите? Я куплю два.
— Я не знаю, — ответила Шепард просто. — Смотри: паззл.
...
Вот на этом месте я и остановилась; вместо диалога — невразумительная каша из разрозненных цитат:
«Побудь со мной, Шепард. Ты держишь меня за руку, но думаешь о войне».
«Странно. Я никогда не жила на Цитадели, но люблю ее так, как, кажется, ни один корабль не любила».
«— Когда я училась на первом курсе, к нам приходил один известный профессор психологии читать лекции. Старый и седой, как лунь. Называл нас желторотиками. Раз в месяц он собирал вопросы со всей группы, любые, от серьезных до смешных, и отвечал на них по порядку. Однажды его спросили, дискретна любовь или непрерывна. <…> Он велел подумать о людях, которыми мы искренне дорожим, — сказала Шепард наконец, — и представить себе их лица. Вспомнить о разделенных вместе счастливых моментах, или о первой с ними встрече. Почувствовать, как мы любим их каждой клеточкой тела, каждым движением души. А потом, когда вся аудитория стала блаженно улыбаться, он спросил, любили ли мы их пять минут назад.
— Я предполагаю, что положительный ответ он счел неверным?
Шепард хмыкнула.
— Он сказал: “Да неужели? Пять минут назад вы о них даже не помнили”. Меня это поразило до глубины души. Не суди меня строго, Тейн: мне было семнадцать».
«Знаешь, когда я была маленькой и только читала свою первую энциклопедию по астрономии, я боялась того, что солнце однажды погаснет. Потом я повзрослела и стала бояться войны».
«Спасибо. По крайней мере ты не ведешь себя так, будто война — это мое призвание».
«— Прости, со мной, наверное, сложно сейчас. Я все на свете свожу к войне.
— Вовсе нет. Каждый разговор с тобой — это разговор о космосе».
Под конец диалога Рипли должна была сказать, что была рождена для роли Спектра, а не героини Галактики; что она хотела бы однажды стать членом Совета Цитадели и, глядя на молодых Спектров, говорить им: «Ах да, Рииииперы». Тобиас, потерявший парочку в джунглях ботанического сада, идет на звуки голосов и случайно натыкается прямо на героиню Галактики. Он застывает в ужасе, думая, что сейчас-то его и разоблачат как назойливого папарацци, и в этот момент чихает: пыльца экзотических цветов забилась ему в нос. Шепард скользит по Тобиасу равнодушным взглядом.
«Будьте здоровы!» — только и говорит дрелл, наклоняя голову.
~ ~ ~
Разозленный своим фиаско, Тобиас наглеет и выясняет, в какой палате держат Тейна, а также умудряется оставить там жучок. Сидя в своей каморке, он подслушивает разговор о книгах: у дрелла странный вкус, он читает то, что в человеческой культуре покрылось пылью и плесенью. Даже Шепард считает, что Карл Саган мил, но безнадежно устарел; а уж тот факт, что Саган, человек неверующий, в книге «Контакт» подводит героиню к доказательству существования бога, и вовсе ей непонятен. Это приводит к небольшому, но полному взаимного уважения религиозному диспуту: Тейн — язычник, Шепард с натяжкой можно назвать пантеисткой, и в загробную жизнь она не верит. Тобиас слушает их, понимая, что горячего материала на этом не сделаешь, и думает лишь: «Ебать мою жизнь».
~ ~ ~
Однажды ему все-таки везет: Шепард и Тейн занимаются сексом. Тобиас то и дело возвращается к этому в мыслях — «перед глазами встала женщина, слившаяся в непристойном объятии с ящерицей, и он против воли подумал: какой яркий, хлесткий был бы образ для разгромной статьи», — но продавать скандальные снимки почему-то не спешит.
~ ~ ~
«Не бери пример с меня, — говорит ей Тейн. — Всегда будет еще одна цель, еще одна миссия, еще одна война. Не превращай себя в остров».
По мере того, как Тобиас следит за этой парой, вообще становится понятно, что он кормит себя отговорками, а желтая статья и скандальные фотографии так и не увидят свет.
~ ~ ~
В тот день, когда «Цербер» нападает на Цитадель, Тобиас сидит в кафе, скинув на датапад «Контакт» Сагана, но пока открывать книгу не спешит: знакомится с биографией автора. После смерти Сагана, читает он, его жену часто спрашивали: не разочаровались ли вы в атеизме, не надеетесь ли вы встретить мужа после смерти? Нет, отвечала Друайан, трагедия была в том, что мы знали: после смерти свидеться уже не суждено. Я не думаю, что когда-нибудь снова увижу Карла. Но все то время, что мы было вместе, — а это почти двадцать лет, — мы провели, в полной мере осознавая, как коротка и прекрасна жизнь.
В отдалении слышится первый взрыв, и над головой у Тобиаса кричит сирена.
Часть вторая: Диана
Раньше мне казалось, что я представляю себе вторую часть куда лучше, чем первую, а сейчас я понимаю, что в голове у меня вертелись только две конкретные сцены. Удивительного мало: вторая часть посвящена тому, как Рипли, продираясь сквозь тернии, не может (да уже не очень-то и хочет) наладить контакт с подчиненными. К чему тут что-то наперед продумывать, если канон поставляет таких сцен в избытке?
~ ~ ~
После атаки на Цитадель Шепард не берет Кайдана на «Нормандию», хотя тот — соратник, друг — мог бы в нужное время подставить ей плечо. Но для этого пришлось бы строить мосты, восстанавливать утраченное доверие, а у Рипли каждая крупица сил на счету; время сомневаться и обсуждать приказы прошло. Рипли нужны люди, готовые повиноваться ей моментально и безоговорочно.
Они пытаются поддерживать контакт, но переписка вскоре сжимается до сухих строчек: «Со мной все в порядке».
~ ~ ~
Когда-то Шепард считала, что командир не вправе закрывать глаза. На вопрос Самары «Нужно ли мне знать, что человек, которого я должна убить, является хорошим отцом?» Рипли еще во второй части ответила бы: «Да». Теперь же она запрещает Явику притрагиваться к осколку, а может, вовсе разбивает его, чтобы у протеанина не возникло даже и соблазна узнать о судьбе своих бывших соратников. Явик скалится; Явик злится; Явик уважает решение командира.
В какой-то момент Рипли и Явик становятся так похожи, что неизбежно отталкиваются, как два одноименных магнитных полюса.
~ ~ ~
В ночь перед полетом на Тессию Лиара не может спать. Она поднимается к карте Млечного Пути и с удивлением видит там Рипли, которая никогда раньше не пренебрегала сном. Мысли Шепард, впрочем, далеки от Тессии; пока Лиара говорит о родной планете, перед глазами у Рипли стоят фотографии, которые Тобиас делал тайком в больнице, в ботаническом саду. Решив записаться в военное ополчение, Тобиас решил, что выслать снимки Шепард будет честнее всего, потому что уничтожить их не поднялась рука — за исключением, конечно, интимных, те без следа стерты и не упомянуты в сопроводительном письме. Прерывая Лиару, Рипли внезапно говорит, как хотелось бы ей иметь в голове тумблер, чтобы щелк! — и думать только о войне, а потом щелк! — и думать о чем угодно, кроме; от этого диалога у меня есть только последняя строчка:
«Я все ищу эту чертову кнопку у себя в голове — и не нахожу… Спокойной ночи, Т'Сони».
~ ~ ~
А после Тессии, кстати, под раздачу попадает Джокер. Рипли не нужны его шутки; не нужно его присутствие; не нужна его забота. Ей нужен пилот, который заткнется и молча полетит, куда скажут.
Но Рипли и Джокер всегда были очень разными людьми, что уж там.
~ ~ ~
Когда нужно лететь на Горизонт, и каждый час у «Нормандии» на счету, Диана вдруг просит Шепард об услуге. Она говорит о том, что ее брат — человек, который ей ближе, чем брат, теперь, когда семьи у нее больше не осталось, — записался в ополчение, хотя, дурень, винтовку до этого держал только в тире. Сейчас отряд, в который его перебросили, прижат полчищем хасков на планете неподалеку от Горизонта, и может быть, «Нормандия» изменит курс, пока хаски не... Читателю уже понятно, что речь идет о Тобиасе, но Рипли прерывает Диану на полуслове.
Вы знаете, говорит Рипли, перед атакой на базу коллекционеров Мордин Солус сказал мне, что Галактика необъятна, и одушевить ее не так-то просто, поэтому он предпочитал думать о любимом племяннике — и сражаться ради него. Умнейший был саларианец, этот Мордин Солус. Но сейчас, Аллерс, вся Галактика, от Палавена до Декууны, в лихорадке войны, и счет, того и гляди, пойдет не на корабли и города, а на планеты. И если вы не можете думать обо всей Галактике в целом, но возвращаетесь мыслями к одному человеку, ради которого готовы идти на жертвы, ваше место — рядом с этим человеком, а не на моем корабле? Я распоряжусь снарядить вам шаттл.
«Война, подумалось Диане, все-таки ободрала Шепард, как абразивная шкурка, обнажила острые углы скул, оставила кровоточащие царапины, сделала это лицо — довольно-таки красивое, скажем прямо, лицо, несмотря на легкую диспропорцию черт и фирменный отцовский шнобель — чужим, странным и, что уж греха таить, вовсе неприятным».
«Это не женщина, — думает Диана, — это разящая без промаха пуля».
Диана остается на корабле.
~ ~ ~
В Лондоне Диана становится свидетельницей того, как Шепард прощается со своим отрядом; в том, что это именно прощание, у Дианы сомнений нет. Рипли кивает Веге, коротко перебрасывается парой слов с Рексом, проходит мимо офицера Вакариана, а тот, занятый разговором с военными Иерархии, не замечает ее; долго стоит бок о бок с Явиком у оконного провала, а затем берет его, Лиару — и, отказываясь произносить речь, идет к БТРу.
Гаррус спохватывается в последнюю минуту: протискивается сквозь толпу, хлопает Шепард по плечу и говорит: «Go out there and give them hell, you were born to do this». Фраза эта обоюдоострая, как нож. В ней — все уважение Гарруса к Рипли и уверенность в ее силах, и вместе с тем — промах: весь фик рассказывает о том, что Рипли рождена быть Спектром и дипломатом, делать мир лучше и ступать туда, куда не ступала еще нога человека; а война и задавание жару Жнецам вытягивают из нее все жилы, сдирают до мяса кожу. Фраза эта сродни тем, которыми провожают в операционную тяжелых больных: конечно же, ты поправишься, я в тебя верю.
А Рипли взяла да и сыграла в ящик.
Часть третья: Тобиас
Много месяцев спустя на Цитадели вовсю идут ремонтные работы, а Тобиас и Диана Аллерс встречаются в маленьком кафе Президиума. Тобиасу повезло: его всего лишь ранило на войне; а его отряд, несмотря на аховую подготовку, недурно сдерживал натиск хасков до тех пор, пока Шепард не выбрала Контроль и не поставила в противостоянии точку.
Из разговоров становится понятно, что Жнецы вернули Цитадель обратно на ее законное место — в Туманность Змеи; а потом еще неделю не подпускали к ней, запечатанной, корабли. Цитадель раскрылась, как цветок, на седьмой день. Тела не нашли — только пепел; протеанин Явик прикоснулся к нему, покачал головой и ушел, а после, говорили, покончил с собой на Тессии, оставив Лиару Т’Сони дважды безутешной.
Восстановив ретрансляторы, разобрав руины, Жнецы покинули Галактику. Хаски погибли. Одурманенные до сих пор вопили и бились о стенки психиатрических больниц, не в силах пережить молчание в своих головах. Все это породило новую волну религиозной истерии, пару-тройку сект, пылкие проповеди и оргии в честь чудесного спасения; одни говорили, что нужно собирать флот и готовиться к новому вторжению Жнецов — на этот раз уже под командованием Рипли-Жнеца. Другие — тысячи, миллионы их, — подписывали петицию о том, чтобы памятник Шепард был поставлен в Президиуме, перед башней Совета.
Тобиас, который все это время урывками читал «Контакт» Сагана, да понял от силы лишь третью часть, говорит: странно это. Тейн Криос верил в загробную жизнь — и умер, все, с концами; никто не встретил его за морем, говорит атеист Тобиас, да и моря-то никакого нет. А Шепард не верила — и, погляди-ка, обрела после смерти иную жизнь.
Каждому по вере его, а?
~ ~ ~
В последней сцене Тобиас возвращается на Землю. В одной руке у него небольшая сумка с вещами, в другой — датапад; до конца книги Сагана «Контакт» ему осталось лишь тридцать страниц. Стоя на обзорной палубе, за которой расстилается космос, наш одинокий, обескураженный Тобиас думает, думает:
«Он и пытался представить себе бесконечность звездных систем, и не мог; космос, думал он, молчалив и тих, но на самом деле говорит: бесчисленным количеством голосов, волнами посланных радиопередач, помехами взорвавшихся звезд».
«Как ты там, Шепард, подумал Тобиас. Ты была человеком, ты вставала по будильнику, ты позировала на камеры, ты тащила нас к победе сквозь звезды и тернии, то кнутом, то пряником, то за шкирку — а может, это мы сами несли тебя, не осознавая того, как океан несет умелого серфера на гребне волны — а теперь и непонятно: есть ты, нет тебя? Кто ты, если тебя нет, и как ты справляешься с этой тканью мироздания, если ты есть? Как связаться с тобой, как достучаться до тебя? Ответишь ли ты, если я просто скажу в пространство, скажу, надеясь, что ты однажды ткань мироздания донесет мой голос до тебя: как тебе, Шепард, живется-можется?
Кто знает, чего он ждал. Может быть, ему хотелось, чтобы мир дрогнул, и чтобы откуда-то из его недр, из самого бытия Вселенной, донесся резкий звук горна — этот чуждый глас нового Господа, сменившего гнев на милость. Но вселенная благодушно приняла зов Тобиаса, даже не заметив его, и глас вопиющего исчез — так камень пропадает в глубине колодца, кажущегося пересохшим, и глухой слепец, кинувший его, не услышит плеска, не увидит кругов, разошедшихся по воде.
Тобиас отступил от стекла, одинокий, разочарованный. На палубе было уютно, привычно и тепло. <...> Он не знал, что ответ, которого он ждал, был уже написан, увековечен на бумаге и электронных носителях, спрятан в конце полюбившейся Тейну книги, до которого Тобиасу осталось всего тридцать страниц:
“Всю свою жизнь она изучала Вселенную, не заметив простейшего: эти немыслимые просторы одна только любовь может сделать пригодными для мелочи вроде нас”».
Эпилог
В коротком эпилоге время делает петлю, возвращаясь к Шепард: та снова оказывается на разрушенной, развороченной Цитадели, пахнущей смертью и как будто горячим металлом. Усталая до крайности, Рипли отбрасывает пистолет и опускается на грязный заляпанный пол; сражение уже выиграно, решение — принято, и ни к чему цепляться за оружие.
Канон каноном, а мне всегда казалось, что Рипли, выбрав Контроль, приваливается плечом к стене и, глядя в небо, закрывает глаза.
«Она не чувствовала в себе сил возводить замки, строить отношения и хоронить пепел сожженных тел. Она чувствовала себя старой, усталой, ненужной; разбитой и выпотрошенной, как Цитадель. Мы с тобой из одного материала, сказала ей Рипли, чувствуя под ладонью теплые шершавые плиты. Ты и я.
Земля плыла над разверстыми руками Цитадели, висела там, полная, круглая, укутанная пеплом и смогом, как перезревший плод — плесенью. Я не хочу тебя видеть, сказала ей Рипли. Ты — не родина мне».
(Засыпая, она еще видит, как над ее головой смыкаются лепестки Цитадели: Жнецы не в силах за одно мгновение перенести Цитадель в Туманность Змеи, но могут спрятать от ее взора Землю.)
И тут —
В госпитале Хуэрты пахнет болезнью и лекарствами, за стеклом стоит прекрасный искусственный день. На плечах у Шепард — погоны, на бедре — кобура, в руках — свидетельство о смерти, которое нужно передать Кольяту. Глядя на сады Президиума из высокого окна, Рипли чувствует не боль утраты, но облегчение. Раньше ей приходилось все время гнать от себя мысли о том, на что похожи последние дни умирающих от болезни Кепраля. Раньше она боялась, что Тейну станет хуже в ее отсутствие, что однажды он станет настолько слаб, что не сможет даже поприветствовать ее и сына; теперь Рипли думает отрешенно: как хорошо, что все это уже закончилось, все уже позади, и на командирских плечах стало чуть больше места для насущных проблем и, черт побери, войны.
И вот тут-то, в последних строчках, я и думала спрятать всю соль текста, а также отсылку на «Вавилон-5»:
«И если бы неведомый инквизитор появился перед ней, и спросил, сжимая трость: «Кто ты?», Рипли не замедлила бы ответить:
Остров».
FIN
Фух.
Выдыхаю.
Код для обзоров.
@темы: смерть автора, Mass Effect
-
-
18.09.2014 в 10:46-
-
18.09.2014 в 11:00-
-
18.09.2014 в 11:03А тут мне вспоминается вот что из Аннинского:
Связь и смысл возникают не в абстрактно-умственной сфере, не в мыслях о “людях вообще”, а в душевном контакте с тем единственным, для тебя сокровенным, родным человеком, для которого и твоя жизнь не наугад взятая нитка из пряжи бытия, но начавшаяся единственная судьба, которая не может быть брошена и забыта.
и
…однако в любовь можно спрятаться. К ней можно прислониться. Ею можно прикрыться. На время. Только на время. Это какое-то божье наказание: всем существом прижиматься к другому существу и все-таки с отчаянием ощущать, что оно — другое. И любое, встреченное в этом украденном от тебя мире, — все равно будет ДРУГОЕ.
-
-
18.09.2014 в 23:06Спасибо тебе большое. Я доверяю твоему слову; доверяю твоему вкусу; ну и вообще твое мнение для меня очень важно, поэтому слышать, что ты соскучилась по Рипли и текст произвел на тебя впечатление, было ну очень приятно.
Слова Анненского, конечно, страшные, но правдивые, увы. До мурашек меня пробирают.
Удивительно, подумала я сейчас, что Рипли даже никак не пытается этой любовью — обычной, земной любовью к близким людям — прикрыться, и прислоняться к ней тоже не собирается, хотя, взбреди ей это в голову, многие охотно подставили бы плечо. Однако это превращение в остров приводит ее к Контролю, и к осознанию себя как части вселенной, к этой любви вообще, которая, в общем-то, не совсем любовь, но за неимением лучшего слова... Это же приводит ее к готовности отказаться от жизни человеческой, хотя, если вспомнить Акузу и Алчеру, эта воля была в Рипли необычайно сильна.
Не этого я, в общем, для нее хотела, я думала о месте в Совете Цитадели и любовнике-батарианце, но... Тут мне вспоминается Акико Есано:
Сказали мне, что эта дорога
Меня приведёт к океану смерти,
И я с полпути повернула вспять.
С тех пор все тянутся предо мною
Кривые, глухие окольные тропы…
Рипли не повернула вспять, ну и вот.
Ханна Нираи, не знаю, что и ответить, кроме
-
-
22.09.2014 в 12:28Недавно начальник мне сказал, что вообще не понимает, как я пишу отрывки не то что даже еще не готовых, а незапланированных даже сюжетов. Меня поразило, что, оказывается, кто-то так не делает!
И я, вроде, достаточно читала у тебя о Рипли Шепард, но, кажется, только сейчас и от этого именно текста у меня в голове сложился окончательный образ. И он мне ужасно нравится.
-
-
23.09.2014 в 00:16Сейчас, оглядывая скелет фика целиком, я даже жалею, что он не был доведен до ума, но увы; учитывая мою аховую скорость написания текстов, мне нужно очень строго отсеивать приходящие в голову идеи.
Иногда я боюсь, что такого персонажа, как Рипли — в плане моей привязанности к ней — никогда больше не будет.
Люди, кстати, очень по-разному пишут и относятся к своему творчеству, я как-то даже пост хотела запилить о том, как у меня менялось представление о написании текстов и отношении к нему на протяжении десяти лет. Хотя я не бог весть какой писатель, конечно.
-
-
07.10.2014 в 05:39А запили, пожалуйста?
-
-
07.10.2014 в 10:38Оставлю болтовню на «попозже». ))
(С другой стороны, год назад, например, флешмоб про тексты вообще не имел бы смысла. За последние двенадцать месяцев у меня прибавилось что фиков, что идей.
Джеронимо!)