|| Живые вещи

У Лилас живут две очаровательные кошки: абиссинка и британка, Джина и Кэрри, королева и плюшка. Первая сначала обнюхала меня, потом обшипела (став при этом очень похожей на кобру: раззявленная пасть и два острых зуба), а затем продолжала шипеть на меня, по поводу и без, все то время, что я пробыла в гостях. Вторая ужасно меня испугалась, потом с любопытством подглядывала за тем, как я чищу зубы, через приоткрытую дверь ванной, а когда поняла, что ее заметили, сказала «Уруру!» и умчалась под компьютерный стол.

Такие вот странные создания: одна говорит только на парселтанге, потому что «Мя!» ниже ее достоинства, другая преимущественно ворчит.

Помимо того, в выходные я встретила коня, пару предающихся разврату клопов, дюжину бабочек и целое полчище лесных комаров, которые с удовольствием попили из меня кровушки, но все это того стоило: что ни говори, на природе мои внутренние душевные незабудки растут, хорошеют и тянутся к солнцу. Прогулки по полям с фотоаппаратом под мышкой тоже расслабляют. В отличие от людей или там пейзажей растения снимать довольно просто, а фотошопить — легко, даже если вы — такая растяпа, как я, и поставили светочувствительность на 1600 в яркий летний день.

Короче говоря, под катом котики и цветочки.

| уруру! |

@темы: сквозь объектив

---

|| Мертвые вещи

Мне как-то неловко из-за того, что я не подавала признаков жизни последние пять недель (хотя и собиралась, честное пионерское); но лень, усталость, творческое бессилие — все это сделало меня тихой и безъязыкой. Я молча пролистывала избранное и даже не думала о том, чтобы говорить самой: о переезде, о дне рождения, о работе. Теперь момент прошел, новости устарели, но если пробежаться по ним вкратце, наверстывая упущенное, то:

— мы с Feuille Morte переехали в новую, светлую квартиру с барной стойкой на зеленой кухне и виниловыми наклейками на стенах;
— мне исполнилось целых двадцать семь лет, тьфу ты;
— добрая доктор в белом халате сказала, что у меня нервное истощение, доработалась, поздравляем (но я-то знаю, что виной всему медуза, которая поселилась в моей черепушке весной и никак не хочет вылезать оттуда; она хочет только покоя и плюх-плюх).

Решив, что поездка на природу улучшит мое настроение и позволит расслабиться, я напросилась к Лилас в гости, в Чехов: гладить кошек в количестве двух штук, лазить по заброшенному пионерлагерю «Сказка» и фотографировать цветочки. Кошки и цветочки будут, пожалуй, как-нибудь потом, а вот снимки лагеря хочется выложить сейчас, тем более что нам с Лилас несказанно повезло. В прошлом году корпуса стояли заколоченными, однако тут мы нашли двери — распахнутыми, окно третьего корпуса — разбитым, и с любопытством обошли все комнаты.

«Боже, — сказала Наташа, когда я похвасталась ей фотографиями, — зачем ты снимала столько мертвых вещей?»

Внутрь мы прошли через задние ворота, старые, проржавевшие. Одна створка упала на землю, поэтому запереть их уже никак нельзя. Раньше, по словам Лилас, в пристройке у столовой жил сторож с собакой, но мы никого не встретили, а когда мимо проезжали дачники на квадроциклах, их никто не облаял. Возможно, поэтому корпуса и сумели вскрыть: лагерь лишился последнего человека, который мог приглядеть за порядком.

Всего жилых корпуса три, и они одинаковые по планировке, как близнецы. На нехоженых ступеньках уже растут деревца. Мы, конечно, тут же стали гадать, когда лагерь забросили, но потом нашли комнату с табличкой «Вожатская», а на подоконнике в ней — листок:

Две тысячи пятый, в общем. Позже нам попались еще какие-то сметы, датированные тем же годом, «взрослая» заскорузлая от влажности газета про секс (видимо, стащенная как раз из вожатской) и листки с расписанием дежурств, приклеенные скотчем к дверям.

Внутри первых двух корпусов пахнет плесенью, лезет лохмотьями краска, валяются на полу отсыревшие матрасы, брошенные кое-как, наспех; по большей части полосатые, но попадаются и в веселый цветочек. Раковины — в ржавчине, туалеты — тоже, а пол в одной из общих уборных и вовсе покрылся свеженьким курчавым мхом.

На спинках кроватей и даже матрасах — надписи: «Леха, Сказка, I смена, 2005»; «Дрон»; «Не забуду Сказку 2005 III смену».

В одной из уборных — чудом сохранившееся зеркало с наклейкой в виде котика в левом верхнем углу.

На подоконниках — кладбище мертвых насекомых. И ладно бы только их; в одной из комнат второго этажа Лилас нашла мертвых птиц, залетевших туда, видно, ненароком, но так и не сумевших выбраться наружу.

В холле оставлена недурно сохранившаяся картина, но это еще что: в темном уголке под лестницей третьего корпуса я обнаружила обугленный, но в целом приличный плакат с профилем Ленина и надписью «ЦК ВЛКСМ». )

Вообще внутри третьего корпуса — по сравнению с первыми двумя — «скучно»: из всех он самый приличный, со штукатуркой на стенах, пластиковыми окнами и новым розовым кафелем. Если верить бумажке, найденной на полу, там со второго по четвертое июня две тысячи шестого проходил турслет. В программе были футбол, волейбол, водный слалом, дискотека до двух ночи и стрельба из пневматических винтовок, а также песни:

В последней уборной второго этажа свалены на полу пластиковые панели для навесного потолка: корпус закрыли раньше, чем успели закончить ремонт. Неизвестные искатели приключений, которые попали на территорию раньше нас, не сумели вскрыть новые железные двери третьего корпуса и залезли внутрь через разбитое окно. Наследили на полу, белом от осыпавшейся штукатурки, и оставили пальцем надпись на одной из тумбочек, как будто человек, запиравший напоследок здания на замок, еще приедет сюда, увидит этот крик души и, понимаете ли, устыдится.

Кроме этого, есть на территории столовая, танцпол и, если верить фотографиям других людей, стенд с играющим на трубе пионером. Мы их не увидели — не сложилось; но я рада уже и тому, что удалось заглянуть внутрь жилых корпусов, имея при себе фотоаппарат. Интересно посмотреть на то, как природа постепенно стирает слады и поглощает вещи, оставленные человеком: сколупывает краску со стен, пропитывает влагой матрасы, расшатывает бетонные ступеньки. Парадные ворота, сделанные на совесть — и те покосились от старости.

Тут и сказочке конец: мы покинули лагерь через парадные ворота, которые почему-то тоже оказались отпертыми, и ушли в поле. Кто дочитал до конца — молодец, кто оставит комментарий — молодец вдвойне; а себе я заберу медаль «За упорный труд», потому что все-таки домучила этот пост, хотя в голове у меня — уныние и каша.

Плюх-плюх.

@темы: сквозь объектив

---

|| Нижняя Вязовня

С тех пор как Feuille Morte приглашала меня на свою дачу, прошло уже три недели, но пост я так и не написала, потому что работа отняла у меня энергию, а текст — слова. Остались только фотографии: высохшие тонкие травы на поле; первая сирень в паутине; майский жук. Наташа ловила этих жуков курткой во дворе после заката, и таки поймала — двух. Я пыталась сфотографировать белку, но та слишком быстро ускакала вверх по сосне, а потом еще и обсыпала нас трухой. Встретилась нам и неугомонная кукушка: если верить ей, жить нам с Наташей долго, а может, и процветать.

Собираясь на дачу, я очень надеялась полюбоваться Млечным Путем, — мне до сих пор кажется, что видела его только на картинках и в планетарии, — но для этого оказалось слишком рано. В мае, когда темнеет, видно только отдельные звезды: крупные, яркие, и поход в туалет в четыре часа ночи превращается в очень романтичное предприятие. Пахнет на даче травой, свежестью, лесом; запах просто ошеломляет, когда выходишь из прогретого дорогой автомобиля. Мне так понравилось, что я напросилась в гости еще раз, позже, когда созреют красная смородина, горох и черника: ужасно их люблю, в кустах могу сидеть с утра до вечера.

Надеюсь, что Млечный Путь к тому времени тоже «созреет».

| + 15 |

@темы: сквозь объектив

---

|| Память

Ханна Нираи как-то сказала мне: если в тексте два раза встречается слово «член» в соответствующем контексте, можно считать, что написала прон, и помечать его рейтингом «R». В связи с этим требую себе ачивку: «Влезла в слешный фандом — осчастливила его гетным порно». ) Всем святым клянусь: никогда меня еще так не привлекал гендерсвитч персонажа, как в случае с Капитаном, мать его, Америкой.

Фик я, правда, писала с трудом, писала нудно, под конец выжимая из себя слова: пыщ закончился. Пыщ по фандомам, которые не предполагают создание собственных персонажей, вообще проходит у меня довольно быстро и не располагает к творчеству; если бы гендерсвитч, превративший Стива в Стефани Роджерс, не развязал мне в определенном смысле руки, хрен бы я принялась за текст.

Короче говоря: во всем прошу винить Баки Барнса.

Фандом: Первый мститель (который Captain America)
Размер: 4063 слов
Таймлайн: пре-муви, во-время-муви, пост-муви (все смешалось в тексте и в голове Баки Барнса)
Рейтинг: R
Персонажи и пейринги: фем!Роджерс/Джеймс «Баки» Барнс; немного Сэма Уилсона
Содержание: «Разум субъекта предпринимает отчаянную попытку создать воспоминания там, где их нет». © Розалинда Лютес

>> I knew her

Давным-давно — восемьдесят лет назад, в другом Нью-Йорке, в другой жизни, — стояла небывало морозная зима, и мальчишки, невзирая на строжайшие запреты родителей, на спор носились по закованному в лед берегу.

Первые лучи весеннего солнца высекали искры из лежалого снега. Под ногами путался чей-то визгливый щенок. Дальше всех осмеливался зайти Джим Барнс по кличке Баки, и сам черт был ему не брат. Девчонок в игру не принимали, да тем не больно-то и хотелось: они стояли у каменного парапета, разглядывая смельчаков и поправляя разноцветные шапочки. Стояли все, кроме Стефани Роджерс: ей, дурехе, почудилось, что парни топят у ледяной кромки собаку. Истоптанная льдина хрустнула под каблучком, открылась полынья, и девчонка ушла под воду, не успев даже пикнуть на прощание.

Малышка Стефани, на редкость болезненный ребенок, провалялась в постели два месяца. Все это время нежданный спаситель, чудом оказавшийся рядом с утопающей, таскал ей яблоки, сопел у изголовья и уносил в портфеле наброски, сделанные слабой рукой, чем окончательно пленил сердце миссис Роджерс: та была уверена, что у нее растет художница, юный талант. Почтенная женщина сошла в могилу, так и не узнав о том, что из плотных листов для рисования получались отличные самолетики. С их помощью Джим Барнс, задира и нахал, выигрывал воздушные сражения у сверстников — они, как и все мальчишки, без устали играли «в войну», не прекращая боевые действия даже на уроках строгого математика. Одного победитель боялся: что Стефани, узнав о судьбе рисунков, расстроится, а хуже того — разревется, как все девчонки; но та, вздохнув, лишь достала альбом с карандашами и попросила друга научить ее премудрости складывать бумагу.

С тех пор у него были лучшие самолетики на свете: крепкие, с разноцветными звездами на крыльях.

Но это была не тайна — так, тайнишка, не стоившая выеденного яйца. Самый страшный свой секрет, уродливый и давний, Баки приберег для сочельника сорок первого года, который они со Стефани встречали вдвоем в ее промерзшем домишке на окраине Бруклина. По радио, которое все нынче слушали с опаской, передавали рождественский концерт. Пахло хвоей и — неслыханное дело! — выпечкой.

— Толкнул я тебя тогда, — ляпнул Баки, набравшись смелости и вина. — Думал, на лед соревноваться полезла. Кому охота девчонке уступать? Я ж не знал, что ты раз — и в воду.

Стефани не ответила: от пыли, окутавшей старые коробки, ее скрутил очередной приступ астмы. Она плюхнулась в кресло, привычно вцепившись в край стола, и Баки, нахмурившись, слышал, как за коротким вдохом следовал мучительный, хриплый выдох, словно где-то в недрах ее тщедушного тела работали скрипучие кузнечные меха. Елочный шарик, оставленный без присмотра, выкатился из-под ее руки и шмякнулся об пол — вдребезги.

— Охота тебе с этой дрянью возиться, Стиви. Отпразднуем и так. А?

Роджерс только рукой махнула в сторону Джеймса: она любила Рождество со всей его разноцветной мишурой и отступаться не собиралась.

— А ну, дай я тогда, — недовольно сказал Баки. — Отойди. Сил нет слушать, как ты кашляешь.

Он распахнул пошире форточку и взялся за праздничный выпуск Нью-Йорк Таймс, разгоняя сухой запах картона, но, кажется, напылил еще больше. Чтобы не дышать этой взвесью, Роджерс скрылась на кухне и гремела оттуда противнем: она вызвалась делать яблочный пирог по маминому рецепту, хотя, положа руку на сердце, ей сроду не давались блюда мудренее жареной картошки.

— Помнишь, я после школы к тебе таскался? — крикнул Баки подруге вслед, открывая первую коробку. Та битком оказалась набита елочными игрушками, обернутыми в пожелтевшие обрывки прошлогодних газет. — Боялся, коньки по моей вине отбросишь, ужасно просто. Думал, что мне после этого? Самому в воду только.

За его спиной хлопнула дверь: это Роджерс появилась на пороге, вытирая перемазанные руки о клетчатое полотенце.

— Ну, чего ты хочешь от меня сейчас? — сердито спросила она. — Отпущения грехов, что ли? Так отпущены давно, Джеймс Бьюкенен Барнс. Если хочешь, могу даже индульгенцию выдать. Авансом.

— Щедрая ты в честь праздника, Стиви, — фыркнул Джеймс, стараясь не показывать, какой огромный камень только что скатился с его души. Тяжесть эта, шутка ли, придавливала его к земле с тех самых пор, как Стефани, нахлебавшись ледяной воды, вздумала заболеть затяжным бронхитом. Тогда Джим решил, — отчасти по собственному почину, отчасти благодаря крепкому отцовскому ремню, — что никогда больше не даст девчонку себе и другим в обиду и терпел, даже когда дворовые приятели обзывались женихом и невестой.

Это обещание он намерен был держать и впредь, а потому самонадеянно полагал, что в индульгенциях впрок не нуждается.

— Подгорел, к слову, наш праздничный ужин, — сказала ему Стиви. — С одной стороны. А с другой — не пропекся. Издевательство какое-то, а не готовка. Дай гирлянду повешу — уж ее-то я не испорчу.

И она, выудив из коробки длинную бумажную змею, полезла на стул, чтобы закинуть ее за угол старого семейного портрета, оправленного в простую рамку. С черно-белой фотокарточки безмятежно улыбалась покойная миссис Роджерс в скромном свадебном платье: редкая в молодости была красавица, мужчины на нее, в отличие от дочки-дурнушки, шеи сворачивали.

Баки знал в противоположном поле толк. Вчерашний щекастый подросток с чернильными пятнами на рубашке сегодня брал свое улыбкой и начищенными до блеска ботинками. От его манеры вскидывать голову так, будто в мире есть лишь один король, и имя ему — Баки Барнс, млели девицы от мала до велика. Притязательных фигуристых красавиц он водил в кафе, миловидных скромниц — в кино, перебирая их пальчики под покровом темноты; но тут, глядя, как на худом лице подруги разгорается нездоровый румянец, легкомысленно обругал себя за то, что не догадался прицепить на косяк омелу.

Уж на что Стиви не любила с ним нежничать, — ни обняться, ни в щечку, никак не давалась, — а тут не отвертелась бы.

~ ~ ~

До восхода солнца оставалось меньше часа, и за тонкими полупрозрачными занавесками уже проступал квадрат окна. Сосредоточенно сдвинув брови, Стиви занималась своим любимым занятием — рисовала: кончиками пальцев по обнаженной и серой в предрассветных сумерках коже. На правом плече она начертила голову дракона, поверх ключиц и нежной ямки между ними — пышный колючий гребень. На груди обозначила мощный изгиб чешуйчатой шеи, на животе — и тут одеяло, мешавшее художнице, полетело прочь, — сильное, свернувшееся тугими кольцами тело змеи. Живой холст — Баки — лежал смирно и терпел, фыркая, пока Роджерс выводила круги у него на ребрах, но не сдержался, когда она спустилась к жестким волосам ниже пупка.

— Щекотно, — пожаловался он, поймав запястье Стиви в полутьме.

— Терпи, — отозвалась та. — Или дракон останется без хвоста.

— Позже? — Баки поднес ее ладонь к губам. Рука у Стиви была мозолистая, как у солдата, а пахла мылом и карболкой, как у медсестры. Он принялся целовать ее пальцы, дошел до мизинца, запамятовал, не пропустил ли безымянный, и повторил свой нехитрый ритуал с самого начала. — Все равно я устал сейчас.

— Спи тогда.

— Ну нет уж. Мне кажется, я всю жизнь свою продрых, а теперь только проснулся. Детство, война, «Гидра» — все как в тумане. Только ты настоящая и есть.

Он тут же пожалел о сказанном: звание Капитана Америки — нелегкое бремя, и не было нужды взваливать на плечи Стефани еще и собственную ношу. После того дня, когда Говард Старк, примчавшись на своем чудо-самолете из-за океана, отыскал их в разрушенном, испепеленном Дрездене и уговорил вернуться в часть, она и улыбалась реже, украдкой, словно боялась, что мир вот-вот сунет ей под нос еще одно свидетельство бессмысленной жестокости. За несколько дней она стала старше на несколько лет: потемнели голубые глаза, обнажились острые углы скул. У тонкого рта, который Баки уже тогда хотел целовать, целовать без памяти, чтобы помочь ей забыть и забыться самому, а жизнь хотя бы на мгновение восторжествовала над смертью, складкой легли невысказанные упреки.

Баки и сейчас желал бы оградить ее, прикрыть, уберечь, а вместо этого притянул к себе здоровой — правой — рукой и прижался губами к теплой выемке у шеи, где неторопливо бился пульс. Поднялся выше, оставляя языком влажный след, горячо дыхнул в ухо, был вознагражден тычком под ребра и нашел в сумраке ее губы, горькие, как миндаль, необходимые ему, как лекарство. Было уже поздно; но лучше поздно, чем никогда.

— Ты мерзнешь, — выдохнула Роджерс, когда ее рот оказался, наконец, свободен. — Вернуть одеяло?

— Вот еще. — При мысли накрыться остывшей, влажной от пота тканью, что комкалась где-то в ногах, Баки тут же бросило в дрожь. Вместо того чтобы потянуться за одеялом, он лишь крепче прижал Стиви к себе. — Забирайся на меня лучше. Ты теплее.

После короткой возни соски Роджерс уперлись Баки в ребра; крепкое горячее бедро раздвинуло его колени. Стиви поерзала у Баки на груди, устраиваясь удобнее, а затем примостила голову на его левом плече. Пользуясь моментом, Баки нащупал позвонки между ее напряженных плеч: месяцы военной выправки давали о себе знать, и Роджерс не сразу могла расслабить спину даже в постели. Скользнул ниже, потер большим пальцем ямочку на узкой пояснице, спустился к заднице… Роскошная это была задница, никак нельзя удержаться и не шлепнуть.

В отместку Стиви беззлобно укусила его за плечо.

— Поднимаем, значит, руку на старшего по званию, — с удовольствием сказала она. — Вопиющее нарушение субординации, карается трудовой повинностью, гауптвахтой и… Эй-эй-эй!

Рывком приподнявшись на простынях, Баки перевернулся и подмял Роджерс под себя — непростая для однорукого калеки задача. По его ничем не защищенной спине тут же пробежал холодок, зато животу стало жарко: Стиви потешно брыкалась под ним, больше, конечно, для виду, чем всерьез. Вздумай она пинаться в полную силу, без синяков и сломанных ребер не обошлось бы.

— Ну и что ты, по-твоему, делаешь?

— Отрабатываю трудовую повинность, — сказал Баки честно, уткнувшись лбом ей в плечо.

Он был, говорили, знатным бабником до войны, навел шороху по женской части. Баки с этим не спорил; не потому, что гордился своими победами на интимном фронте, а потому, что их почти не помнил, и признаваться в этом лишний раз не хотел. Все женские лица — кроме одного — сливались перед его внутренним взором воедино, все акты любви стерлись из его памяти, как рисунки с песка, вылизанного до блеска океанской волной. Потерявшись во времени и пространстве, Баки открывал для себя женское тело заново, как путешественник — невиданную доселе землю: холмики грудей, долину живота и влажную от сока ложбину между бедер.

Свой шанс стать первопроходцем Баки, впрочем, упустил: не так-то просто ждать принца на фронте, если солдат, неделю назад целовавший белобрысой медсестричке руки за укол морфия и квадратик шоколада, сегодня прижимает ее в промерзшей подсобке. Как только беспорядочная возня подошла к концу, солдатик застегнул штаны и показал Роджерс мелкую, замызганную карточку невесты, писавшей ему письма из далекого Вашингтона. Стиви чуть не расплакалась тогда: шел сорок четвертый год, и у нее не было ни фотографии, ни адреса Баки, ни даже похоронки.

Теперь, правда, Баки принадлежал ей — весь, от макушки до кончиков пальцев вечно мерзнувших ног, изрядно потрепанный в боях, истерзанный многоголовой «Гидрой», путающийся в событиях и датах, — но живой. Помимо вкуса к жизни возвращалась к нему и память, выжженная, казалось, дотла; воспоминания наплывали яркими, вырванными из контекста сценами, словно разрозненные кадры из чужого кино. Узнав о том, что после пары рецидивов ожидается полная ремиссия, Баки примирился со своим положением, но делиться со Стиви находками не перестал; так мальчик, наткнувшись на очередную безделицу, выброшенную прибоем на берег, — будь то ракушка, обломок сосны или письмо в бутылке, — спешит показать сокровище подруге.

— Послушай, — начал он ни с того ни с сего, привычно устремляя взгляд вниз и вправо, как человек, который силится что-то вспомнить, — когда мы прощались, лил дождь, да?

— Отвратительный просто. Будто вместо июля начался ноябрь. Мы стояли на перроне без зонтика и мокли, как цуцики.

— И почему-то не поцеловались ни разу, — задумчиво продолжил Баки, — пусть и в щечку. Хотя мне хотелось, ужасно, взасос даже: я вспомнил. Так чего это я?..

— А того, — усмехнулась Роджерс, приподнявшись на локте, — что в предыдущую ночь кое-кто попытался залезть мне под юбку. Этого ты не помнишь?

— Что? Да я никогда бы… Черт!

Баки покаянно застонал и отвернул лицо с видом человека, только что вспомнившего настолько порочащую и стыдную вещь о себе, что сил не достает смотреть окружающим в глаза. За окном светлело, — уже можно было разглядеть щетину Баки и складки у его поджатых губ, — и, кажется, холодало тоже: от занавесок ощутимо тянуло сквозняком. Помедлив мгновение, Роджерс накинула одеяло Баки на плечи: все лучше, чем нагишом.

— А ну, — сказала она, — отставить самобичевание. Что ты там такое страшное вспомнил?

— Да не страшное, а… Лицо твое вспомнил, вот что, — сознался Баки, все еще глядя в сторону. — Я долго решался ведь, кругами ходил, когда понял, что никакой девчонки, кроме тебя, мне не надо. А у тебя лицо стало такое, когда я, кобель, руки распустил, беззащитное, напуганное, как будто я насильник какой или…

— Дурак ты, а не кобель, — с теплотой сказала Стиви. — Я же не против была. Только вспомнила эту Мэри, которой ты как раз от ворот поворот дал, — или не Мэри ее звали, прости Господи…

— А что Мэри? — удивился Баки. Нехитрая ласка привела его в чувство: он повернулся, примостил небритый подбородок у Роджерс на плече и свел брови домиком, как провинившийся мальчишка.

— Мэри была кудрявенькая такая. — Стиви покрутила пальцем в воздухе, обозначая крутые завитки. — Будто только что из салона. В чулках, в модных туфлях с пряжками. А я…

— А что ты?

— А сам подумай, какое у меня было тогда бельишко, — сердито сказала Роджерс. — Штопаное-стираное по тысяче раз, и чулки целые только ниже колена. Я как представила: снимаешь ты с меня юбку…

— И сигаю от ужаса в окно! — бессовестно захохотал Баки. — Стиви, милая, да я бы все это с тебя стащил — и не заметил!

— Да уж догадываюсь, — вздохнула Роджерс. — Но задним умом-то, понимаешь…

Баки прервал ее долгим и таким беспорядочным поцелуем, словно им было по тринадцать лет, и они только-только учились целоваться «по-взрослому» в потайном уголке школьного двора. Еле заставив себя оторваться от ее рта, он, задыхаясь, поймал губами темные соски, — сначала один, затем второй, — и бесстыдно сунул руку Стиви между ног. Отбросив лишнюю скромность, как строгую форменную блузку, и послав к черту приличия, Роджерс отзывалась на его энтузиазм с отнюдь не юношеским пылом и стонала так, что во всех бараках, должно быть, слышали: этим утром бог благословляет Америку.

Холодно ему было или жарко, Баки уже не знал. Под ребрами саднило. Кровь стучала в барабанных перепонках громче победного марша: моя, моя, моя. Своим ртом он снова прижался к ее жадным губам, напряженным членом — к ее бедру: еще немного — и они совпали бы, как две подогнанные друг к другу детали одной головоломки, но тут Роджерс отстранилась и положила руку ему на грудь. В первых рассветных лучах, пробивавшихся сквозь тонкую занавеску, ее лицо казалось отстраненным и как будто чужим.

— Не отпускай меня, — хрипло сказал Баки, хватаясь за ее запястье, за свой единственный якорь. У него, кроме преданности Стефани Роджерс, ничего больше не было за душой. — Не вздумай даже, слышишь?

Мороз в комнате стоял собачий. Из-за окна уже доносились неразборчивые голоса, бормотавшие что-то о миссиях, показателях и солдатах. Не дожидаясь ответа, Баки притянул Роджерс к себе для последнего, горького поцелуя. Он пытался что было сил запомнить эту минуту перед пробуждением: тепло женского тела под его занемевшей рукой; ласковые пальцы Стиви на его висках; ноющий без разрядки член и настырное солнце, лезущее в глаза, — пока чья-то рука не распахнула окно.

Стерильный, белый свет полоснул по зрительному нерву не хуже скальпеля, и Баки ослеп.

Нахлынув, как прибой, темнота в один миг снесла построенный человеком воздушный замок. В предплечье вонзилась игла. С влажных висков соскользнули датчики-присоски. Когда Зимний солдат, наконец, пришел в себя, моргая и отворачиваясь от ярких люминесцентных ламп, в голове у него было чисто; чисто и опрятно, как в операционной.

— Глаза продрал, ну наконец-то. Я уж думал, шокером подбадривать придется.

— Но-но! Не вздумай. Ты его шокером, а он тебе яйца откочерыжит. Бывали, говорят, случаи.

— Так то раньше?

— Его перепрошили потом, а ты все равно осторожней, камикадзе.

Протез просыпался медленнее тела, и кто-то сунул в заиндевешую ладонь красный каучуковый мячик, настольную игрушку усталых менеджеров и нервных секретарш. Зимний солдат послушно мял его, не ощущая резины под пальцами: упражнение считалось законченным, когда от мяча оставались одни лишь лохмотья. Подвинули ящик с одеждой — он потянулся за штанами; нагота не смущала его, но в присутствии людей следовало быть одетым, если не приказывали обратного, это он усвоил.

— Смотри-ка ты, его дружок тоже не дремлет.

— Может, от холода?

— Хотел бы я, чтоб у меня от холода такой был стояк!

Молния сошлась на ширинке со второго раза. Застегнув ее, солдат опустил руки; война и «Гидра» давно отучили его, некогда щеголя и гедониста, оказывать излишнее внимание собственному телу. Его не беспокоил застарелый, кислый запах пота, мешавшийся с вонью пороха и оружейной смазки, не раздражали сальные волосы, падающие на глаза, и даже зов плоти оставлял равнодушным, если на то не давали указания свыше. Ему, бывало, приходилось вырывать признания побоями и насилием, но и к этому Зимний солдат относился как к очередному заданию, то есть никак: способ пытки не лучше и не хуже прочих.

— Ты энцефалограмму его видел?

— Опять ты со своими теориями? В анабиозе не бывает сновидений, успокойся уже, доктор Фрейд.

— Глаза, блядь, разуй. Вот тут, перед пробуждением. Фаза быстрого сна как по учебнику, ну.

— И что?

— Так боссу доложить, может?

— Да оставь ты бедолагу в покое. У него, кроме снов, ничего своего-то и не осталось.

В комнате с высоким потолком и большими, в половину стены, экранами ему безостановочно крутили сценки, подсмотренные глазками потайных видеокамер. Не подозревая о том, что за ней шпионят, женщина бегала по утоптанным парковым дорожкам и перебирала старомодные пластинки, выставленные на продажу в витрине антикварной лавчонки. Когда она чертила в блокноте, бросая нервные линии на бумагу, под ее карандашом поднимались тонкие высотки Манхэттена, уходящие в небо. Показывали и другие записи, более понятные Зимнему солдату: там женщина сражалась, и солдат, подмечая ее скорость реакции и отнюдь не женскую силу, решил, что противник из нее выйдет серьезный.

Он изучал ее внимательно и — за неимением лучшего слова — страстно. Ему предстояло узнать ее на поле боя и в темной подворотне, в бронежилете и в любой одежде — а может, вовсе без оной. Иногда цели, скрываясь от преследования, прибегали к маскировке и пытались спрятаться в самых неожиданных местах, но никакие трюки не должны были обмануть пулю, пущенную из его «ремингтона».

Чем дольше Зимний солдат смотрел, тем больше ему казалось, что в облике женщины на экране что-то неверно: в чертах ее лица, как в уравнении, прятался непонятный, раздражающий его «икс». Сдвинув брови, он пытался вычислить неизвестное. Такое с ним уже было — однажды, когда кто-то, положив перед ним фотографию мужчины со щегольскими усиками, велел: «Убрать»; но Зимний солдат этого, конечно, не помнил.

— Новое задание, — сказали над ухом, и солдат расслабился: привычные, вшитые в подкорку слова успокоили его. — Цель: уничтожить Капитана Америку.

~ ~ ~

Открыв саднящие от воды глаза, Роджерс увидела только бездонное, безграничное небо в дымных росчерках и подумала, что захлебывается этой синевой.

Через миг она свернулась на боку, выплевывая из легких мутную воду с привкусом тины. Ноги ее не слушались. Под сжатыми в судороге пальцами кровоточила рана. Левый висок ломило так, что хоть вой. Роджерс, стиснув зубы, вспомнила железный кулак, колотивший ее по лицу, — до остервенения, до сладкого хруста кости, — и чуть было не потеряла сознание снова, а когда у нее хватило сил приподняться на локте, следы, оставленные Зимним солдатом на влажном берегу, уже расплылись и потеряли четкость.

Если не считать беспокойных снов, чаще прочих в больничной палате навещал ее Сэм Уилсон. Очаровал медсестер ямочками на щеках, поставил на тумбочку букет разлапистых хризантем, принес модный планшет, закачав на него тот самый альбом, до которого у Стефани так и не дошли руки; после этих хлопот у нее не хватило духу признаться, что гений Марвина Гэя оставил ее равнодушной. Такая уж она была, эта Роджерс: встать под пулю было ей порой легче, чем оскорбить в лучших чувствах друга.

— Не хочешь — не слушай, — улыбнулся Сэм наконец, когда Роджерс, желая сделать ему приятное, поставила музыку по десятому разу. — Я ведь вижу, что тебе не нравится. Ты уж прости, но врушка, Стиви, из тебя никудышная.

Лжец, надо признать, из Сэма тоже был не очень. Лишь только он, переступив порог ее палаты на четвертый день, помотал головой, — что означало «Все еще никаких новостей о Баки Барнсе», — Роджерс догадалась: темнит; и не успокоилась до тех пор, пока Сэм, махнув рукой на запрет Фьюри, не рассказал ей про запись из национального исторического музея.

Стиви не очень-то жаловала тамошнюю выставку, посвященную «Воющим коммандос». Одно только название горчило на языке: придумывал его белозубый Джонс, большой охотник до комиксов и рассказов об удалых супергероях. Домой он, прошляпив растяжку, летел в закрытом гробу, — однако и те, кому посчастливилось вернуться в целости, уже давно покоились на кладбищах по всей стране. На зрителей смотрели, выстроившись в ряд, разодетые пустоголовые манекены. Старые фотокарточки пронесли улыбки «Воющих коммандос» сквозь время, но Роджерс любила их живыми, — грубыми, харкающими в костер, пересыпающими речь французским матерком, — куда больше, чем глянцевыми.

Безымянный мужчина вошел в музей через задний ход и долго стоял, заросший щетиной и грязный, перед черно-белым стендом с биографией Джеймса Бьюкенена Барнса. Губы его шевелились, между бровей образовалась складка: читал по слогам. Мимо проплывали косяки неугомонных школьников во главе с учителями. Тараторили экскурсоводы. Сотрудница музея, теребя в руках лазерную указку, решилась подойти к странному посетителю: все ли в порядке, не вызвать ли врача?

— Тут-то его и след простыл, — заключил Сэм. — А сотрудница не промах, пошла к безопасникам: что за странный тип, вдруг в розыск объявлен? Как видишь, не прогадала.

— И вы с Фьюри говорить мне не хотели, — с укоризной бросила Роджерс, заправляя постель. Сумка с ее нехитрыми пожитками, собранная впопыхах, уже стояла наготове у двери. — Два сапога пара.

— Мы не хотели, чтобы ты срывалась на поиски с дыркой в спине, — мягко поправил Сэм. — Но раз уж тут ничего не поделаешь… Пойдем, до музея подброшу.

В отличие от неуловимого Зимнего солдата, прозванного призраком, обретший имя и свободу Баки Барнс оставлял следы — ничего, кроме следов. Склочная уличная торговка, запомнившая его как наркомана, недосчиталась хотдога, адвокат из Бронкса, без задней мысли сунувшая бездомному доллар — автомобиля. Машину нашли два дня спустя в тени огромной градирни, подпиравшей раструбом облака. Стройка атомной электростанции, брошенная над натиском Партии зеленых, — председательствовал в ней, смешно сказать, давний знакомый Пирса, его однокашник и должник, — оказалась недурным прикрытием для «Гидры». Кто-то сказал бы, что Зимний солдат желает быть пойманным, другой бы заподозрил ловушку, а у Роджерс сердце было не на месте: Баки вел себя как раненый, на последнем издыхании зверь, который теряет осторожность и ведет охотников прямо к разоренному логову.

Его нашли в самом сердце базы, где лопасти вентиляторов впустую мололи спертый воздух, а десятки экранов подернулись серой рябью помех. Не сумев открыть криокамеру лезвием боевого ножа, он задремал в кресле, знакомом ему от электрических контактов до пятен пота на засаленной обивке, и подобрался, заслышав в коридоре шаги. Голод терзал его внутренности, боль — левую руку, ощерившуюся острыми краями пластин, но самым искусным палачом была женщина по имени Стефани Роджерс. По ее милости отлаженная программа Зимнего солдата дала сбой впервые за долгие, долгие десятки лет, и в образовавшуюся брешь тут же хлынули обрывки воспоминаний, мучившие его днем и ночью: непонятные, как ребусы, и запутанные, как горячечные сны.

— Баки…

На подлокотниках, хранивших царапины от его ногтей, болтались пустые зажимы. Если бы он догадался, как пользоваться ими, то непременно приковался бы к сиденью в попытке вернуть все на круги своя: правда о той, прошлой жизни пугала его больше, чем безусловная власть бога по имени Александр Пирс, звенящая пустота в голове и судороги высоковольтного тока.

— Джеймс, — перебил он упрямо, сцепив подлокотник так, что побелели пальцы правой, живой руки. — Джеймс Бьюкенен Барнс — это я. В музее мы были вместе.

Мертвая висела плетью; от красной звезды, которую царапали ножом и скребли до крови ногтями, осталось неряшливое пятно, едва различимое в полутьме.

— Я тебя видел. На миссии, раньше. А до того я тебя знал.

Все слова, что были у нее, все заготовленные фразы забылись в один миг. Осталась только боль в груди, такая острая, что дышать невозможно. Роджерс сглотнула тугой соленый ком в горле. Напрягшись, Зимний солдат наблюдал за ней исподлобья: люди, которых он пытал, часто плакали; люди, стоявшие перед этим креслом — никогда. Слезы Стефани Роджерс были выше его понимания.

— Ты назвала меня другом, — сказал он, сведя на переносице брови. — В музее тоже написано: друг.

Женщина по имени Стефани Роджерс ответила не сразу. Когда она отняла от лица руки, Зимний солдат подумал, что словами можно пытать наравне с побоями и сталью.

— Лучший, Баки. Хотя мудаком… — Голос ее сорвался. Она фыркнула, и от этого звука что-то в груди у Зимнего солдата дрогнуло тоже. — Мудаком, прости господи, ты был иногда порядочным.

Мужчина кивнул, успокоенный: детали головоломки, которая так долго мучила его, наконец-то сошлись, неизвестное было вычислено. Оставался вопрос, куда его приткнуть: все люди, которых он знал, делились на статистов, жертв и тех, кто отдавал распоряжения, но солдат, припомнив лычки и военную выправку, сделал безошибочный выбор в пользу последних.

— Докладываю: цель… — тут он запнулся: сообщать женщине о том, что не сумел убить ее, казалось нелогичным. Солдат никак не мог взять в толк, довольны им будут или нет. — Капитан Америка: не уничтожена. Состояние: неудовлетворительное. К бою не готов.

Он замер в ожидании приказа, но Стефани Роджерс промолчала, а потом и вовсе положила теплую узкую ладонь ему на запястье. Что-то нежное, очень знакомое почудилось солдату в этом жесте, но вместо того, чтобы ломать голову над очередной задачкой, он просто закрыл глаза. Было бы неплохо, подумал он, удержать это прикосновение в памяти — на минуту, на час; до следующего обнуления, когда бы оно ни случилось.

— Новое задание, — сказала женщина по имени Стефани Роджерс. — Поднимайся. Мы идем домой.

FIN

Мне придумывалась еще одна сцена для этого фика; сцена, которая в итоге так и осталась у меня в голове, потому что я, во-первых, устала писать текст, во-вторых, не хотела слишком уж далеко уводить Стефани Роджерс от ее канонного прототипа. В этой сцене Роджерс и Сэм, потеряв след Баки, находили бы Брока Рамлоу — обгоревшего, выжившего чудом, — на какой-то подпольной квартирке в Детроите, и связанный Рамлоу плевал бы Стефани на ботинки: что ты, мол, сделаешь со мной, Капитан Америка? Пытать будешь, что ли?

И Роджерс такая почему бы и нет.

Я же Капитан Америка. Дрезден. Хиросима. Вьетнам. Ирак. Историю-то учил в школе, Рамлоу? Я вот про все это знаю, и я — смотри-ка — все еще ношу звездно-полосатую форму, и ты правда сомневаешься в том, что я способна сломать тебе пару пальцев?

Ну и дрянь ты, Капитан Америка, сказал бы Рамлоу. Самой-то не противно?

И вечером, когда местоположение базы, на которой может скрываться Баки, уже было бы у Роджерс в кармане, она смотрела бы на свои руки и думала: я ведь хотела утешать раненых. Ставить на ноги тех, кого можно вылечить, делать уколы морфия тяжелораненым, подносить стакан воды безнадежным. Я хотела сражаться за свою страну. Как, почему все так обернулось? Вот уж правду говорят: неисповедимы пути твои, Господи...

...Но это, в общем, была бы немного другая история.

P.S. На фикбуке лежит тут.

@темы: смерть автора

---

|| Майский жук

Никогда я еще так не радовалась тому, что от нашего дома — десять минут до метро, и еще столько же — от метро до работы. В Москве пахнет сиренью, цветут каштаны; мама-кошка выгуливает котят в ранних сумерках, когда я возвращаюсь после вечерней смены; загораются рыжие фонари. Я накрасила ногти безымянным зеленым лаком, который называю про себя «майским жуком», и достала босоножки. Сегодня на улице было до того хорошо, что я взялась за старое и села на детские качели во дворе (в прошлый-то раз мое обыкновение качаться по ночам привело к тому, что скрипучие качели попросту сняли — нет бы смазать).

Минут через семь или десять на площадку вышел молодой человек. Я думала сперва, что он просто идет мимо, но у качелей товарищ притормозил, начал что-то говорить, — я сделала музыку в наушниках потише, — и протянул мне монетку в пять рублей.

«Девушка, — сказал он смущенно, — вот. Я в карты проиграл».

Их компания оболтусов, оказывается, в тени соседнего дома в дурака резалась.

@темы: life actually

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

|| Rule 34, 3/3

фик еще не закончен

иллюстрация уже есть

ну что ты будешь делать?

(остается только смотреть на рисунок, лелеять все грязные фантазии и писать, писать)

...Шепард вывернула кран до предела.

Вода неторопливо стекала по рукам и спине Ленга, щекотала ему подмышки, прокладывала влажные реки по груди и животу и, казалось, вместе с потом смывала и боль. Мышцы все еще ныли, но это была боль терпимая, знакомая, сродни той ломоте, которой отзывается замерзшее тело, если войти с мороза в теплое помещение. Прояснялись и мысли. В том, чтобы сидеть на жестком кафеле, истоптанном сотнями ног, не отмытом до конца от пены, чужой мочи и грязи, приятного было мало, а уж молчаливое присутствие Шепард вовсе жгло его, как иных не жжет и каленое железо.

— Кто первым передумал? — бросил Ленг. Взгляд его был острым, как лезвие ножа. — Не очень-то ты терпелива.

— Не очень, — призналась Ирма спокойно. — Но у меня есть недостатки и похуже.

(это правда: есть)

no wealth, no ruin, no silver, no gold

nothing satisfies me but your soul

© faun-songs

Код для обзоров.

[L]Dark Star[/L] — <a href="http://156169.diary.ru/p197574121.htm">рисунок</a> с пейрингом Шепард/Кай Ленг, R

@темы: Mass Effect

---

|| О творчестве

>> для Melis Ash и Ханна Нираи:

«Слепое пятно», Шепард/Ленг, Mass Effect

«Слепое пятно», Шепард/Ленг, Mass Effect

1. Идея, которая много позже легла в основу текста, впервые забрезжила после просмотра серии «Вавилона-5» «Разрывы в реальном времени». В этом эпизоде, если кто не знает, бравого капитана Шеридана допрашивают в темных застенках агенты президента Кларка. Шеридану в каком-то смысле повезло: агенты предпочитали психологическое давление паяльнику и отбитым почкам.

(Будет ли в «Слепом пятне» паяльник? Ммм, хороший вопрос.

Отбитых почек не будет.)

От той идеи остались, впрочем, уже только рожки да ножки.

2. Думаю, что без поддержки Feuille Morte, как моральной, так и творческой, я бросила бы фик на первой же главе. Диалоги Шепард и Ленга — самое сложное, что в этом тексте есть, — мы с ней пишем чуть ли не по ролям.

Трудно сказать, для чего Наташа ввязалась в эту авантюру. Скорее всего, из жалости ко мне: и Кай Ленг, и фемдом были ей одинаково безразличны. Ключевое слово — были; интерес к фемдому, похоже, заразен, а отыгрывая персонажа несколько месяцев в аське, нельзя не проникнуться к нему хоть какой симпатией. Теперь, если я временно переключаюсь на другой текст, Наташа даже говорит, что соскучилась по «Слепому пятну». Похоже, у нее со временем выработалось нечто вроде творческого стокгольмского синдрома.

(«Мне очень нравится этот пункт, — заметила Наташа, когда я скинула ей пост по аське. — Фёй Морт отыгрывает Кая Ленга. Втф ваще. Кто бы мог подумать? Никто. Если бы мне сказали об этом год назад, я сама бы не поверила!»)

3. Образ Ирмы Джейн Шепард сложился отчасти под влиянием Ганнибала в исполнении Мадса Миккельсена.

(Нет, она не ест людей.)

>> для Веда и Vergo:

«Девятое послание», Шеди Бааловна и компания, Baldur's Gate

«Девятое послание», Шеди Бааловна и компания, Baldur's Gate

1. Несколько недель назад я достала «Девятое послание» из дальнего ящика, чтобы выложить на фикбуке, и попутно пробежала текст глазами. Могу сказать лишь одно: КАК. МНОГО. СЛОВ.

Больше восьмидесяти тысяч, шутка ли.

Там полно абзацев, в которых я описываю лор сеттинга своими — красивыми — словами; полно сцен, которые не двигают сюжет и не раскрывают персонажей, а просто рассказывают о незначительных бытовых моментах их путешествия; полно эпизодов, вставленных «чтобы было»: таковы, например, почти все камео неписей, не вошедших в основной каст, или похищение Шеди виверной. (На фоне этого мои слова о том, что я-де работала не над фанфиком, а над новеллизацией, выглядят, конечно, довольно забавно.) Короче, заметно, что я писала — и ужасно тащилась по миру Затерянных Королевств и героям; как удав по стекловате просто!

Сейчас я пишу более сжато, упруго.

2. Несмотря на все недостатки «Девятого послания», по сравнению с тем, что я писала лет в семнадцать-восемнадцать (см. «Крылья для ангела смерти», ололо), оно было серьезным прорывом: заметно, что к концу текста стиль у меня стал тверже, диалоги — увереннее; а если я правильно помню свои планы на вторую и третью части, «пустых» сцен там должно было быть меньше, а событий, важных для сюжета и развития характеров — больше.

Сменялись и темы, которые мне хотелось затронуть: если первая часть представляла собой нехитрый рассказ о взрослении, а Шеди была героем поневоле, в новеллизации второй части ей предстояло взять судьбу в свои руки и примириться с частичкой души, доставшейся от Баала, ну а в третьей — вообще победить в войне за божественный трон. Я хотела написать о выборе между божественным и человеческим, о конфликтах между сопартийцами, об отношениях Шеди и Саревока, который теперь носит кусочек ее души.

Ну и, само собой, об искушении властью.

3. В комментариях у Laura Farlong как-то развернулась дискуссия о том, устаревают ли тексты, и я сказала, что да: некоторые тексты уже нельзя дописать, их можно только переписать заново. Вот «Девятое послание», увы, из них, и переписывать я его не стану. Оно так и останется висеть на фикбуке со статусом «заморожен».

(Я вообще искренне надеюсь, что макси-фики больше начинать не буду: только мини и, если уж очень хочется, миди. Отныне большую часть сил я бы предпочла отдавать ориджиналам.)

Тем не менее, я собираюсь проглядеть все свои черновики, наброски на будущее, идеи, отрывки и подробно расписать, что именно планировалось в главах и частях, которые так и не появились на свет, поэтому если вам интересно, что же должно было быть дальше, загляните на фикбук недельки через три. Еще я очень хотела бы перепройти «Врата Балдура» — или, еще лучше, «Тени Амна» и «Трон Баала», — и написать что-нибудь небольшое про Шеди, Имми, Саревока и их веселого мертвого папашу.

Откуда время на такую большую игру взять — совершенно мне неясно!

>> для Feuille Morte о

моих первых фанфиках

моих первых фанфиках

За фанфики я принялась на первом курсе, когда Лиска-Редиска познакомила меня с аниме. Написала я тогда три текста, один за другим: «Крылья для ангела смерти» (Trigun, Легато/ОЖП, 50 тысяч слов), «Мой волк» (Wolf's Rain, Цуме/ОЖП, 14 тысяч слов), «Slayers Apocalypse» (Slayers, Зелгадис/Нувыпоняли, 100 тысяч слов). Фейспалм.жпг. Сейчас эти фики лежат у меня на компе в папочке под названием «Совсем старые фики, о которых подчас и вспомнить-то стыдно» — но раз уж ты попросила, придется рассказать хотя бы о первом.

1. Мне было восемнадцать лет, а Легато был аниме-злодеем с трагичным прошлым, поэтому я, досмотрев последнюю серию, придумала Мери-Сью, имя для которой позаимствовала у одной из героинь Baldur's Gate, и села писать про них фик.

Сейчас мне без малого двадцать семь, и я не без греха: злодеи с трагичным прошлым все еще способны меня очаровать, а Мери-Сью по-прежнему пасутся в моей голове табунами. Правда, теперь я не пишу про них фанфиков.

А если и пишу, то даю Мери-Сью шнобель, шотган и фамилию Шепард.

2. Где-то я читала, что юным фикрайтерам, вставляющим в свои тексты дурные стихотворения собственного авторства, отведен особый круг в аду. Если так, то мне, короче, остается лишь надеяться на то, что к смерти я замолю свой ужасный грех.

Я хотела даже достать это стихотворение и, может, выложить лулзов ради, но поняла, что сгорю со стыда. Я еще не достигла той степени дзена, в которой старые ужасные тексты воспринимаются с юмором.

3. Несколько лет назад мне на почту написала девушка. Ей, мол, очень понравился фик — так понравился, что она даже просила моего разрешения нарисовать по нему комикс.

Я никак не могла взять в толк, троллит она или говорит серьезно. В первом случае мне не хотелось быть объектом насмешек, во втором — признаваться, что старого фика, который ей так полюбился, я теперь очень стыжусь; в итоге я написала что-то вежливое в ответ и, кажется, даже попросила показать готовые комиксы, но, конечно, не дождалась ни ответа, ни привета.

До сих пор не знаю, что это было.

>> для wizjer о

«Только грешник может стать Святым», фем!босс Лесли Купер и все-все-все, Saints Row

«Только грешник может стать Святым», Лесли Купер и все-все-все, Saints Row

1. Этот текст — результат моей попытки «обкатать» хедканоном события первой игры. Когда я смотрела прохождение за левого чувака по имени Хиро, я никак не могла представить себе на его месте Лесли Купер; а вот некоторое время спустя, как следует переварив увиденное, я придумала вдруг историю с коксом, который Лесли сперла у «Святых» из-под носа; историю, в которой Джулиус Литтл оказался вовсе не добрым дядечкой, а Джонни Гэт случайно спас Лесли жизнь.

Когда это все сложилось в единую картину, я, кажется, даже побилась головой об стенку от восторга.

2. В конце фика Джулиус цитирует Евангелие Иуды: «Уже поднят твой рог, распалился твой гнев, зажглась твоя звезда»... Фраза «И будешь проклята другими поколениями — и придешь править ими» толсто намекает на грядущий карьерный взлет бедной девчонки из черного квартала.

Любопытно, что я, человек неверующий и с Библией знакомый очень поверхностно, иногда просто удержаться не могу: вворачиваю в текст что-нибудь этакое. Во «Времени сновидений» Рипли за неимением лучших слов умирала с мыслью «Господи, прими мою душу»; в ненаписанном «Острове» должны были подниматься темы жизни после смерти, науки и религии; ну а тут, понимаете, у «Святых с Третьей улицы» был штаб в заброшенной церкви, так что сам бог велел.

3. Если во время чтения чувствуется вкус летней пыли, my job is done here — кто его знает, почему мне представилось именно знойное лето (возможно, потому, что у SR бедный движок и не очень хорошо с зеленью), но мне захотелось передать атмосферу небольшого душного городка, в котором марево стоит на асфальтом, а псы сходят с ума от жары.

Не то два, не то три дня потратила я на этот текст. После Ирмы Шепард, застегнутой на все пуговицы, и «Слепого пятна» суровые матерящиеся гопники были, простите за каламбур, глотком свежего воздуха. ))

~ ~ ~

В последнее время в ленте у меня то и дело всплывает флешмоб о творчестве: назовите, мол, любой мой текст (будь фанфикшен или ориджинал, текст завершенный или брошенный на середине) — и я в вольной форме что-нибудь вам про него расскажу. Я не спешила тащить флешмоб к себе, полагая, что никто не отзовется (о чужом творчестве люди обычно хотят говорить меньше, чем о своем, it is known), а теперь думаю: эх, была не была!

Мне, конечно, было бы проще отвечать на конкретные вопросы о персонажах, текстах и творческом процессе, но и рассказать «что-нибудь» и «в общем» я тоже смогу.

запись создана: 15.05.2014 в 12:35

@темы: флешмоб, смерть автора

---

|| Lines of communication

Когда капитан «Вавилона-5» Джон Шеридан вздумал сделать командира Сьюзен Иванову ведущей оппозиционного телеканала, он аргументировал свое решение тем, что ее лицо внушает доверие. На что Иванова ему и ответила: лучше бы мое лицо, мол, внушало ужас.

Я иногда так понимаю Сьюзен, слов нет.

© Feuille Morte

@темы: пока мы лиц не обрели

---

|| Rule 34, 2/3

Когда Shep. отправила нам с Feuille Morte готовый рисунок, мы были в гостях у Cartagia: пили кофе, играли в Heavy Rain и тискали котиков. Конечному результату обрадовались ужасно; я тут же поставила рисунок как фоновую картинку в айпаде, а потом, мучаясь от бессонницы на чужом диване, всю ночь то любовалась на Ди и Чатку, делящих сигарету, то тыкалась в тумблер. Обоина так и простояла у меня до марта, пока казенный девайс не пришлось сдать в связи с переводом в другой отдел, а вот у Наташи, надо сказать, она так и стоит на компьютере до сих пор, обрамленная черной рамочкой: для широкоформатника маловата.

Я и рада бы приложить отрывок из фика об этих двоих, но текст, который Наташа начинала в свое время писать, так и остался черновиком, притом «черновиком в квадрате»: там внехарактерный диалог, тут ей не нравятся ремарки. Я только и могу, что процитировать кусочек из древнего батарианского трактата об искусстве плотской любви:

Если есть у тебя жена,
почтительно протяни ей руку,
и если примет она твое внимание,
сделай соитие долгим,
а пик страсти — сладким,
и ороси ее грот наслаждений своим семенем.
В ответ позволь ее жезлу любви
исследовать твою серебряную чашу.
Отринь всякий стыд и сомнения,
ибо так поступает батарианец,
опытный на ложе любви.

(продолжение под катом и все такое)

— А насколько ты, позволь поинтересоваться… опытный на ложе? — ехидно спросила Ди. — И часто ли батарианки своим жезлом любви исследовали… какую там чашу?
— Серебряную, — буркнул Чатка. — Что такого-то?
— Ммм, ничего. Мой турианец любил, когда я его связывала.
— Кхм.
— И это, между прочим, совершенно нормально.
— Хватит дразниться.
— Я не дразнюсь, а выясняю… границы возможного. Будь снисходителен, у меня такого опыта не было, чего ты хочешь.
Пришлось снова пуститься в объяснения и признаться Ди, что ему самому еще не случалось заходить так далеко, хотя в батарианской культуре описанный в «Аккаранге» ритуал считался давней супружеской традицией, естественной и приемлемой, как многие другие способы доставить друг другу удовольствие. Ни одной женщине он не доверял настолько, чтобы переступить эту черту, но Ди отличалась от прочих: за проведенное на Дуаре время она стала самым близким его другом, практически членом семьи. Облечь эти мысли в слова оказалось непросто, он снова был неуклюж, но Ди проявила снисходительность — приложила палец к его губам, обрывая неловкий разговор, и мягко сказала, подавив смешинку:
— Да поняла я. Если хочешь — ладно. Я подумаю. Но идея мне начинает… нравиться. Ты же знаешь, что у тебя шикарная задница, да?

а потом лежат они после секса в тесной каморке их космического корабля
(корабль, кстати, назвали «Фай Родис» — привет Ефремову и его «Часу Быка»!)
и заходит у них ленивый разговор о чем-то
например, о батарианском языке
много всяких неприличных слов знает Ди на этом языке!
и тут Чатка спрашивает: а ну-ка, какие-такие ты неприличные слова знаешь?
Ди, лежа на его большой груди, говорит: да чтобы тебе космическая корова в правый верхний глаз наплевала
и Чатка, услышав это ругательство, будет долго ржать
со вкусом
Ди может даже ткнуть его пальцем под ребра
мол, хватит
я ведь на тебе лежу, мне неудобно
а за стенкой Шеймус Харпер бренчит на гитаре, купленной на какой-то космической барахолке
(инопланетная небось гитарка-то; а может, и вовсе не гитарка)
а за другой стенкой корабельный врач Саймон Ракат, кроган, и его возлюбленная Ферро Малджин, бывшая порноактриса, тоже не теряют времени зря
а бывшая сотрудница «Цербера», белокурая Анника, строит глазки кварианке Вите, у которой, меж тем, нечто вроде романа с древним ИИ
и глава этого отряда, Петр Михайлович, ворчит: превратили, понимаешь, корабль неизвестно во что, запрета на неуставные отношения на вас нету
Я НЕДОВОЛЕН

©  Shep.

В следующем выпуске: Ирма Дж. Шепард и Кай Ленг в тесной душевой кабинке; притом один из участников процесса полностью раздет.

Код для обзоров.

[L]Dark Star[/L] <a href="http://156169.diary.ru/p197454903.htm">выкладывает</a> рисунок своих мультиплеерных персонажей, сделанный [L]Shep.[/L] (батарианец/кварианка, R)

@темы: Mass Effect: The Hive

---

|| Тишина в библиотеке

В Пятигорске мы с Feuille Morte решили посидеть в «Шоколаднице», из окон которой открывается вид на окрестности. Поднялись на предпоследний этаж торгового центра, полюбопытствовали, что идет в местном кинотеатре, зашли за угол и обнаружили, что «Шоколадницы» больше нет. Новые владельцы назвали кафе «Библиотекой», разделили зал надвое большущим книжным шкафом, увешали стены портретами писателей всех мастей в коричневых рамках и отпечатали меню со слоганом «есть время читать». Я взяла пасту с соусом Болоньезе, Наташа — салат «Мальтийский» с мидиями; в честь майских праздников объявили акцию: расскажи стихотворение — получи тарталетку. Узнав об этом от официантки, мы обе смутились (в конце концов, единственное стихотворение, которое я, пожалуй, могу вспомнить — это «Кошки боли не помнят», что не очень-то подходит к случаю), и нам принесли десерт с лесными ягодами просто так (подозреваю, что наши по-столичному солидные чаевые имели к этому какое-то отношение).

В чеке было указано: «Комплимент Поэту (с большой буквы!), 2 порц — 0.00 руб».

На полках нашлись потрепанные томики «Всемирной истории», дюжина книг из серии «Жизнь замечательных людей» и пост-советский сборник американских писателей под названием «Месть роботов» (убить всех человеков!). Когда я шлепнула «Вопросами ленинизма» об стол, в нос мне тут же полетела сухая душистая пыль. Еще попалась новенькая книга Эриха Фромма «Искусство любить», которую я раскрыла на случайной странице: «Чем дальше мы проникаем в глубину нашего существа и существа нашего ближнего, тем дальше отодвигается цель нашего познания. И мы не можем не стремиться постичь тайну человеческой души, проникнуть в самую суть того, что есть человек».

Любовь любовью, а капучино там подают охрененный.

| +2 |

@темы: сквозь объектив

---

|| Приключения Дуси

Если бы проводили конкурс на самую слоупочную команду IT-безопасности, то наш теперешний заказчик занял бы в соревновании первое место: я подписала все необходимые бумаги уже больше месяца назад, а вот учетку в местном домене и почтовый ящик мне еще не сподобились создать. Сижу я в итоге под личиной Виктории Н., которая уволилась некоторое время назад — чудо, что ее не заблокировали еще.

Каждое утро Виктории начинается с того, что ей приходит корпоративный спам с занимательными слоганами: «Дуся едет в горы»; «Дуся играет в шахматы»; «Дуся выходит в космос». «ДУСя» — это, собственно, аббревиатура («Доброе утро, %companyname%»); я создала для этих писем отдельную папку под названием «Приключения Дуси» и теперь с завистью поглядываю на нее: жизнь у Дуси явно интереснее моей.

К тому, что с клиентами надо переписываться от имени Виктории, я уже привыкла, хотя это и напоминает мне о суровом индусском саппорте, в котором сотрудники, чтобы не утруждать слух американских клиентов экзотическими именами, представляются Джонами и Майклами. (У нас в Интермедии, к слову, такой хрени не было: попал в российский саппорт — получай помощь от Андрея, Натальи или там Егора. Только русские имена, только хардкор.) Но в разговорах доходило пару раз до смешного: звонит мне, значит, премилый молодой человек, спрашивает, как меня зовут, я представляюсь Екатериной, и тут бац! — отправьте-ка вы, молодой человек, мне на почту скриншот ошибки. Да не Екатерину ищите в справочнике, а Викторию.

«Как вас все-таки зовут-то?» — уточняет молодой человек.

«И Екатериной, и Викторией, — отвечаю. — Такая вот я многогранная личность».

@темы: вверх по лестнице, ведущей вниз

---

|| Rule 34, 1/3

Заказывать прон сложно.

Девяносто девять процентов художников, предлагающих свои услуги на девиантарте, богомерзкое порно на заказ не рисуют и даже мягкой эротики сторонятся, предпочитая рисовать клиентам портреты и жанровые сценки. Всегда можно попытать удачи на хентай-фаундри, но для этого нужно запастись валерьянкой и терпением: многие художники, которые выкладываются там, на анатомию плевать хотели, а при виде огромнейших членов, несоразмерных грудей и рек спермы мне хочется залезть под стол и никогда не смотреть больше на порнографические картинки, ни-ког-да. Остается наш друг тумблер, но тумблер — это огромная свалка; попробуй найди там то, что нужно, когда нужно.

Долго ли, коротко ли, я наткнулась девушку, которая с удовольствием рисует порно и эротику на заказ. Договорилась с ней о позе, заплатила деньги вперед, несколько месяцев пыталась выяснить, куда она пропала, выслушала поток извинений, получила рисунок, на котором у Тейна недостает правой руки, плюнула на все, запихнула рисунок в дальнюю папку, год спустя нашла его, пнула художницу, получила правую руку Тейна, поняла, что после «пары мелких изменений», внесенных художницей в рисунок, женщина окончательно потеряла сходство с Рипли Э. Шепард, а сам рисунок приобрел пару новых анатомических косяков, и снова плюнула на все.

Под катом обе версии, потому что я так и не смогла решить, что лучше/хуже: безрукий Тейн или Рипли, которая больше совсем не Рипли.

© myksomatosis

В следующем выпуске: разнузданная ксенофилия, сигареты и четырехглазые батарианцы. Ай хоуп ер бадиз а рэди фор зис.

Код для обзоров.

[L]Dark Star[/L] <a href="http://156169.diary.ru/p197376829.htm">выкладывает</a> две версии рисунка с пейрингом Шепард/Тейн.

@темы: Mass Effect

---

|| Ребятам о зверятах

В Пятигорске и окрестностях много котиков, и я, кажется, поставила себе задачу снять их всех. Я фотоохотилась на них с таким увлечением, будто у меня дома нет своего, а в итоге обработала только пять снимков: остальные либо размазаны, либо засвечены безбожно; тяжело фотографировать животных, которые не желают позировать.

По этой же причине не повезло мне и с лошадьми, хотя во время путешествия мы видели целые табуны, а однажды даже попросили остановить машину, чтобы пофотографировать их под моросящим дождиком. Жеребята с курчавыми хвостами, завидев нас, принялись косить глазом, кобылы стали осторожно отводить их подальше, а вскоре с другой стороны дороги пришел крупный черный жеребец и увел всех за собой в неведомые дали. За табуном по дороге почему-то топал лохматый ласковый ослик; Feuille Morte погладила его по носу, а потом пугала всех тем, что у нее теперь «ослиная рука». Микробы! Антисанитария!

(Я подумала, что ослиная рука — хорошее оправдание на все случаи жизни. «Почему ты не вынесла мусор?» — «Ослиная рука!»; «Почему ты не выйдешь сегодня на работу?» — «Ослиная рука!»; «Вы за квартиру платить вообще будете в этом месяце или нет?» — «Ослиная рука!» Но я отвлеклась.)

Кроме котиков, я принесла вам фотографию настоящего двугорбого верблюда; он стоял в Чегемском ущелье прямо на фоне воклюзов и мирно щипал травку, пока смешные дядьки из туристов пытались доказать свою удаль, забираясь ему на спину. А в последний, пятый день нашей поездки нам посчастливилось найти маленький местный зоопарк, где можно кормить животных (пакетики с едой продавали в кассе, вместе с билетами) и выяснить, что страус — птица, которая одним ударом может переломить человеку кости. Когда мы вышли оттуда, у Наташи была козло-рука, быко-рука, пони-рука, лама-рука — все в одном.

Короче: под катом котики, верблюд, страус из ада, одержимый дьяволом козел и другие звери.

День первый: кошка беззастенчиво позирует мне у ограды одного из многочисленных пятигорских санаториев. Изворачивается то так, то сяк, то эдак; когда я убираю фотоаппарат, проходящие мимо парни — возможно, отдыхающие, — спрашивают, не хочу ли я забрать кису домой. Нет, говорю я, дома у меня кот, он вряд ли обрадуется такому соседству. «Ну так тем более! Если кот, то обрадуется!»

«Уже нет», — фыркаю в ответ я.

День второй: трамвайная остановка. (Поверить не могу, к слову, что выложила остановку в инстаграме, но не сфотографировала толком на зеркалку.) В ожидании трамвая я снимаю развалившуюся на скамейке кошку, пока сидящая рядом женщина не спрашивает, зачем я это делаю. «Ну, как, — отвечаю я, — я же просто люблю котиков».

После этого женщина сказала, что ее дочь регулярно подкармливает эту белую кошку.

День второй: мы идем к Провалу, и я задерживаю всех, чтобы достать фотоаппарат и на коленях фотографировать спрятавшегося в траве кота.

День четвертый: в Чегемском ущелье кормят жареной форелью, хычинами и шашлыком. Отчаявшись толком снять рыжего кота, гуляющего под лавками, я отдаю Наташе фотоаппарат и пытаюсь выманить котика тем, что осталось от моей рыбины.

День пятый: мы возвращаемся домой в сумерках, и я, завидев кошку под темной лестницей, минуты три подкрадываюсь с фотоаппаратом сзади, после чего моя фотомодель (к счастью!) убегает на улицу, позировать в траве. Наташа уговаривает меня уйти прежде, чем мое старание загонит кошку на дерево.

Верблюд Чегемского ущелья! Большой, лохматый и совершенно прекрасный.

«Птенцы вылупляются весом в 0,5 кг, — сообщила нам табличка рядом со страусом Фроней. — В этот период охраняющий свое потомство самец становится очень агрессивным, и, если его потревожить, он может ударом ноги сломать человеку кости. Любите животных!»

Смертельный номер: Наташечка кормит Фроню с рук!

К сожалению, не у всех загонов были подписаны имена животных; а иногда один вольер делили несколько жителей, и поди пойми, кто из них Гаврюша, а кто — Манюня. Так что, поглядев на черного козла, мы сами назвали его Явиком (потому что Явик, как известно, похож одновременно на гриб и на одержимого дьяволом козла).

Явик недоволен: он считает, что кое-кого надо бы выбросить в шлюз!

А вот большой белый бык с сопливым носом был несказанно мил и лизал Наташе руки.

Если вы еще не считаете, что ламы — чрезвычайно милые животные с очень смешными губами, мы идем к вам.

(Прихватив по пути парочку лам.)

Меня тянет сочинять про этих животных какие-нибудь стишки и скороговорки в стиле «Ехидный енот Егор ест ерша», но енот дрых и во сне беззастенчиво дрыгал лапами, как кошка, которой снится погоня. Снять куницу у меня не получилось; зато вышел хорек-альбинос. Поглядите, какие у него розовые пальчики!

На этом, доставив вам еженедельную порцию милоты, я заканчиваю пост и выкладываю напоследок лисенка — он лежал смирно, пока я его фотографировала, и лишь однажды приоткрыл равнодушный серый глаз.

@темы: сквозь объектив

---

|| Пятигорск

Во флешмобе, которым Ландыш-ка успела осалить меня пару дней назад, есть, помимо прочего, и вопрос про отпуск мечты. Я бы и рада написать что-нибудь цветистое в ответ, но у меня все просто: сначала посидеть дома с недельку, выращивая душевные незабудки, потом уехать куда-нибудь к чертям, чтобы любоваться природой и записываться на утомительные экскурсии, а затем, наконец, посидеть еще дома, прикидываясь медузой. В процессе неплохо бы купить что-нибудь ненужное, что-то нужное — потерять (опционально) и сделать кучу фотографий, которые мне потом будет лень редактировать.

В этот раз по приглашению Feuille Morte я была в Пятигорске. Горы, водопады, котики и свирепый страус, который одним ударом ноги может переломить человеку кости, — они будут чуть позже. (Мой собственный котик, к слову, за время моего отсутствия успел соскучиться и милостью Антона наесть бочка.) Помня о грустной судьбе фотографий, привезенных из Вьетнама, я решила ковать железо, пока горячо, села за фотошоп прямо вчера ночью и обработала с дюжину фотографий самого города, а утром обнаружила, что они мне не нравятся, в среду уже надо идти на работу и все тлен.

Но в Пятигорске было очень хорошо, честное пионерское.

| +9 |

@темы: сквозь объектив, о скитаниях вечных и о Земле

---

|| Хорошие люди идут на войну

Я, в общем-то, не собиралась в кино на второй фильм про Капитана Америку. Однако сначала по комиксу упоролась моя интернет-подруга, которой, кажется, медаль пора вручать за умение втягивать меня в разные фандомы, потом моя лента на тумблере превратилась в филиал фан-клуба Зимнего солдата, и затем на очередной гифочке Себастьяна Стэна я поняла, что сопротивление бесполезно: впору капитулировать, звать друзей в кинотеатр и получать удовольствие.

Итог? Все люди как люди, шипперят Стива и Баки, пишут горячий ангстовый слеш и пыщ. Я? Придумала себе АУшку с фем!Капитаном Америка, шипперю ее с Баки, пишу джен про Вторую мировую и передаю привет Курту Воннегуту.

Такие дела.

Фандом: Первый мститель (который Captain America)
Размер: 1954 слова
Таймлайн: первый фильм, февраль 1945 года
Рейтинг: PG-13
Персонажи и пейринги: фем!Роджерс|Джеймс «Баки» Барнс; упоминаются полковник Филлипс, офицер Пегги Картер, профессор Эрскин и пришельцы с планеты Тральфамадор
Содержание: Вместо драк в подворотнях — сексизм и сальные шуточки; вместо службы в армии и легкомысленных гастролей — работа медсестрой в лазарете с тяжело ранеными и умирающими солдатами; ну и, конечно, верный друг Баки, который исправно отгоняет нежеланных ухажеров, но сам заглядывается на других девиц. По крайней мере, до тех пор, пока подруга не является на базу «Гидры» его спасать.

>> demons run when a good man goes to war

Demons run when a good man goes to war
Night will fall and drown the sun
When a good man goes to war
Doctor Who

Красные полосы на плотной бумаге стерлись и выцвели, белая пятиконечная звезда стала грязно-серой, а надпись «…купите военные облигации» была сбита в кашу десятками ног. Плакату выпала нелегкая судьба: сначала его перевешивали несколько раз, освобождая место для карт боевых действий и списков погибших в траурной рамке, затем — уже после того, как внизу появилась нашлепка «Отменяется» — какой-то умник снял его и припрятал под матрасом, словно ему не хватало игривых пин-ап картинок с Бетти Грейбл. Найдя вора, офицер Пегги Картер учинила такой разнос, что даже полковник Филлипс не рискнул вмешаться и остановить ее карающую руку, но было уже поздно: плакат измялся, приобрел несколько пятен — не то еды, не то от еще чего похуже, — и окончательно потерял презентабельный вид, после чего окончил свою карьеру в качестве подстилки у лазарета.

Выходя на улицу, Стефани Роджерс не без удовольствия наступила на улыбающееся лицо Капитана Америки. Она отказалась позировать художнику, и тому пришлось вдохновляться давней фотографией, сделанной во время школьного бала: бедное платье, перешитое из маминого гардероба, кудряшки, накрученные с вечера на бигуди, беззаботная улыбка во весь рот. Как и все девицы, не имевшие ухажеров, она притащила на выпускной друга, и Баки, очаровав всех ее одноклассниц, чуть не получил ненароком титул короля, да кто-то вовремя спохватился, что он из соседней школы: не положено.

Сейчас Баки — сержант Джеймс Бьюкенен Барнс, личный номер 32557, Стиви, боже правый, Стиви, ты, никак, умудрилась подрасти за то время, что мы не виделись, — сидел на перевернутом ведре и уплетал говяжью тушенку из банки так, будто в жизни не ел ничего вкуснее.

— Эй, кэп, — окликнул он, не поворачивая головы. — Огоньку не найдется?

— Еще раз назовешь меня так — надеру уши, — пообещала Роджерс, но их детская угроза («Не вздумай домашку списывать, Баки! Пожалей свои уши!») звучала неуместно и глупо на западном фронте чужой войны.

Тонкие ножки раскладного стула с чавканьем ушли в раскисшую от грязи и подтаявшего снега землю. Стиви уселась рядом, нащупала в кармане коробок спичек и, отряхнув его от налипших шоколадных крошек, протянула вперед.

— На. Давно куришь?

— Да на войне как-то… — Баки пожал плечами. — Закурил и сам не заметил. Спасибо.

Щелкнула искра. Дрожащий огонек на секунду выхватил из вечерних сумерек его лицо: уставшие глаза и впалые, поросшие трехдневной щетиной щеки. Неудивительно, подумала Роджерс, что он ест, как в два горла: исхудал в плену, а до того — на солдатских харчах.

— Значит, «Капитан Америка» — это не твоя была затея?

— Знаешь, что было моей затеей? — Стиви поморщилась, и Баки опустил руку, чтобы едкий дым не летел ей прямо в нос. — Прийти в Филлипсу и сказать, что он как хочет, а я участвовать в этом балагане не стану. На что он ответил, мол, медсестричек достаточно, хочешь отсюда — валяй, первым же самолетом до родины.

— Эх, ты, — невесело рассмеялся Баки. — Всегда напрямую да в лоб. Что похитрее придумать было невдомек?

— Все бы вам со Старком похитрее, — сердито откликнулась Роджерс. — Тот предлагал мне реквизит испортить или юбки из прачечной украсть.

— Но теперь-то никакого шоу, все по-настоящему, а, Стиви?

С каждым словом изо рта Баки вырывалось облачко косматого пара: ночь обещали холодную, и в уличном термометре, оправдывая ожидания синоптиков, съежился ртутный столбик. Очертания бараков и человеческих фигур скрылись в подступающей темноте, лес, сгорбившись, будто придвинулся ближе, и кто-то из новобранцев, не выдержав звенящей тишины, выкрутил ручку карманного радио. Над лагерем поплыла торжественная и пышная мелодия, щедро разбавленная помехами, пропитанная патриотизмом от первой до последней нотки. Роджерс поневоле вспомнила слова, разученные еще в глубоком детстве, не раз звучавшие в исполнении школьного хора: Hail Columbia, happy land! Hail, ye heroes, heav'n-born band…

Баки скривился, будто обнаружил в своей банке тушенки гайку. Такое, говорили, бывало. И гайки находили, и гильзы, а кое-кто даже клялся, что знакомому знакомого попалось на зуб серебряное кольцо — маленькое, словно Дюймовочка обронила.

Пошарив по карманам, Роджерс вытянула оттуда пахучий осколок шоколадной плитки.

— Хочешь? Он сладкий.

— Нехило, — присвистнул Баки, проводя по плитке ножом, чтобы сломать ее на месте среза. Руки у него были грязные, ногти — с траурной каемкой. — Тебе за «Гидру» пожаловали?

— Солдаты дарят, когда выписываются, — устало пояснила Роджерс, опуская подбородок на скрещенные пальцы. — А иногда, бывает, тела выносят, а пайки с прочими вещами не забирают. Ну мы и суем, знаешь, кому похуже… Или себе берем, если отказываются. Ты ешь давай, шоколад и правда хороший. А то сейчас в пайки все больше горькую плитку кладут — она отвратительная, прости господи, в рот же брать невозможно.

Обычный шоколад, привезенный из-за моря, таял на языке быстрее и слаще, чем самый лучший десерт в мире. Песня окончилась, радио притихло. Они посидели молча, по очереди откусывая от плитки, пытаясь нашарить руки друг друга в темноте и промахиваясь, пока не вышла из-за туч луна, облив лес холодным серебром. Она высветила нехитрые, возведенные наспех бараки, зубристую кромку леса и какого-то солдатика, который примостился под дубом отлить. Ни капли не смущаясь, рядовой оросил узловатые корни, застегнул ширинку и ушел прочь, насвистывая на ходу какой-то пошленький, но модный мотивчик из тех, что нынче радовали Баки больше любых патриотических гимнов.

— Знаешь, — сказал Джеймс внезапно и зло, — не хотел я идти в эту… Армию. — Ему, видать, хотелось выразиться покрепче, но при подруге он сдержался, хотя Роджерс уже давно притерпелась к матерщине на нескольких языках. — Не хотел, но повестка пришла. Я не говорил ведь, да? Сделал вид, что сам записался… Перед девчонками красовался в форме, дурак.

Он рванул ворот рубашки, будто ему не хватало воздуха. На измятом воротничке осталось жирное пятно; что случилось с галстуком, который Баки раньше отутюживал каждое утро, можно было только догадываться.

— Да кто же хочет. Я, думаешь, знала что о настоящей войне, когда медсестрой записывалась?

— А если бы знала? Все равно пошла бы?

— Пошла бы.

— Хороший ты человек, Стиви, — сказал Баки с неожиданной горечью в голосе. — Не то что я… За тобой хоть в воду, хоть под пули. За тобой, не Капитаном Америкой — идиотское это прозвище, ты уж не обижайся, по роже бы дать тому, кто его придумал…

Треснула спичка, и Баки снова подпалил сигарету. Третью, подметила Роджерс, кряду.

Когда они поспешно прощались без малого два года назад, — молодой новобранец и больная астмой медсестричка, — всем было боязно загадывать на будущее: как бы не сглазить. Идти на войну — это вам не о летающих машинах мечтать. Выпавший на долю Баки жребий немногим отличался от судеб сотен безликих призывников, попавших в армейские жернова: война сбила с них гонор, сорвала с глаз романтический звездно-полосатый флер, ободрала души до крови и мяса. Все плохое, что было в людях, вылезало под немецким небом наружу, но хорошее — тоже: раньше Роджерс была уверена, что Джеймс не бросит ее в тесной подворотне, когда выходит из-за угла тройка хулиганов с ножом. Теперь знала: если выйдет их запас удачи, а немецкие войска подомнут под себя западный фронт, поставив пленных к стенке, Джеймс выпрямится, раненый и безоружный, между ней и дулом.

— Костюм и правда оставь, — сказал вдруг Баки, отбрасывая в сторону прогоревшую до фильтра сигарету. — Он тебе хорошо так… Идет.

Но-но, раскомандовался тут, хотела поддеть Роджерс, вспомни, кто из нас капитан, — но оглянулась на Баки и осеклась. Взгляд у Джеймса был странный, незнакомый, как темная вода под мостом. Раньше он никогда не смотрел так на подругу детства; и даже на девиц, которых водил в кафе, на танцы и домой, пока родители пили чай в гостях у тетушки Иды, так не смотрел.

— Послушай, — начала Роджерс, заранее залившись краской, чего, по счастью, в ночных сумерках все равно не было заметно, — ты только не смейся, но «фондю»… Это не слово, которое значит… То самое? Ну, ты понимаешь.

На этот раз Баки поглядел на нее, как на пришельца с диковинной планеты Тральфамадор, а потом вопреки ее просьбе расхохотался. Он хохотал так долго и смачно, что Роджерс успела отойти от смущения, притворно обидеться и рассмеяться следом. Каждый раз, стоило смеху стихнуть, а друзьям — отдышаться, кто-то из них на последнем дыхании снова шептал «ну надо же, фондю», и все начиналось по новой, пока Мэри, медсестра-сменщица, не хлопнула дверью и не заявила, что если двум дуракам угодно гоготать в ночи, это пожалуйста — только на другом конце лагеря, от лазарета подальше.

— А все ты, — выдохнула Роджерс наконец, вытирая ресницы, — откуда мне было знать, о чем речь? Я в ресторанах отродясь не бывала, и фондю ваше даже на картинках не видела.

— И кто, — хмыкнул Баки, — обещает тебе нынче свидание с фондю?

— Да Старк же. И не мне, а нам с Пегги. И не свидание, а вечеринку по случаю похорон Шмидта.

Если, подумала она, доживем.

— Эх. — Баки вытянул ноги и снова принялся за свою полупустую банку. — Было б у меня денег как у Старка, мы б с тобой каждый день в ресторанах питались. И фондю, и мидиями, и ананасами в шампанском. — Он говорил, а сам мял говяжью тушенку, и ложка скребла по жестяным стенкам с противным, пробирающим до костей звуком. — Ел мистер Старк когда-нибудь мидии? Небось каждый воскресный день лопает.

Несправедлив ты к нему, могла бы сказать Роджерс, но ее друг вернулся из плена вечно голодным и полным плохо скрываемой горечи, и у нее не повернулся язык. Под сердцем у Баки тянулась рваная полоса от ножа. Над печенью красовался неаккуратный, заросший кое-как шрам от шальной пули. А на спине и вовсе змеился темный, затейливый след из тех, что остаются после ударов высоковольтным током, но каждый раз, когда Стиви подступалась к Джеймсу с вопросами, — «Скажи, что случилось, я все-таки врач», — тот лишь хмурился и поджимал губы.

«Не помню».

Ложка скребнула по ребристому днищу банки. Баки зевнул, прикрываясь рукавом, и Роджерс решила, что пора бы и честь знать; ей, в конце концов, предстоял военный совет поутру, и хотя полковник Филлипс до сих пор смотрел на нее с удивлением, будто никак не мог взять в толк, каким чудом протеже Эрскина сменила патриотическое полосатое трико на офицерскую форму с лычками, быть второй в командном пункте нравилось ей куда больше, чем первой — на сцене.

Они с Баки поднялись, чтобы коротко обняться на прощание, — секунда плечом к плечу была им дороже, чем сотня пожеланий «спокойной ночи», — но тут чья-то рука снова потянулась к радио и выкрутила рычажок громкости. Бесстрастный голос диктора разрезал ночную тишину. Сегодня, говорил он, — и даже помехи притихли, будто чувствуя важность момента, — сегодня, в ночь с тринадцатого по четырнадцатое февраля, союзная авиация нанесла первый сокрушительный удар по Дрездену. Более пяти сотен британских бомбардировщиков поднялись в воздух, чтобы бомбить город на протяжении получаса…

— Баки, — позвала Роджерс онемевшими губами, — Баки, что это? С каких это пор Дрезден — военная цель?

— Там база «Гидры», может, или еще что?

— Чушь. Видела я их карты, нет в Дрездене никаких баз… Там тысячи беженцев, Баки.

На западе неотвратимо, как гроза, нарастал мощный рокот военных моторов. Заглохло радио, и дрогнула под ногами земля. Рядовые, зевая, высыпали из бараков, чтобы посмотреть на то, как из-за лесной кромки выплывают темные, грузные силуэты американских бомбардировщиков с белыми звездами на хвостах. Их было больше, чем десяток, больше, чем сотня, и все они летели на восток, к Дрездену, чтобы довершить начатое британской авиацией.

Одни солдаты стояли молча, подняв заспанные лица к небу, другие приветственно кричали и махали руками, словно пилоты могли различить человеческие фигурки на далекой черной земле. Растрепанная медсестра Мэри, выскочившая из лазарета, и вовсе перекрестила одному из самолетов его тяжелое, набитое фугасными бомбами брюхо. Где-то справа матерились, отчаянно и зло: в Дрезден, если верить последним данным разведки, немцы сгоняли американских военнопленных, и кто-то прощался сейчас с надеждой вновь увидеть друга, а может быть, брата.

Роджерс и Баки стояли молча, намертво сцепив руки, пока над их головами клином неслись истребители. Ворваться, думала Роджерс, к Филлипсу, позвать Пегги — но толку? Что может один человек против сотни военных бомбардировщиков? Их пехотная дивизия не могла похвастаться самолетами, Говард Старк с его чудесной крылатой машиной был в Америке, строил летающие автомобили и ел мидии в шампанском, и по всему выходило, что Дрезден, битком набитый штатскими и не готовый к атаке с воздуха, был обречен.

Баки очнулся первым: расцепил занемевшие пальцы, шагнул вперед и прижал Роджерс к себе.

— Эй, — выдохнул он, обжигая ей щеку горячечным дыханием, — уверена, что все-таки хочешь зваться Капитаном Америкой?

FIN

P.S. Фандом «Первого мстителя» оказался невероятно милым и порадовал меня шикарным, восхитительным фидбеком на текст.

P.P.S. Ну и ссылка на фикбук, собственно.

@темы: смерть автора

---

|| There and back again

Я, знаете, с третьей частью «Эффекта Массы» вроде как примирилась: обкатала ее хедканоном, вроде того, как океанский прибой со временем стесывает острые углы камней и превращает их в шершавую, приятную в пальцах гальку. Но время от времени я смотрю на моды, что умельцы выпустили за последние два года: нормальное тело для фем!Шепард, куча кастомных текстур, тейномод, новые костюмы, — и мне даже хочется снова включить МЕ3.

А потом я вспоминаю:

— автореплики;
— физиономию и мимику Рипли Э. Шепард, которая в МЕ3 похожа не на мать, не на отца, не на себя в первых двух частях, а на какого-то проезжего молодца;
— экран выбора сопартийцев, когда смотришь на них, родимых, и составляешь себе команду по принципу «Да блин, кто же из вас меня меньше всех бесит-то», —

и я такая НЕТ.

@темы: Mass Effect

---

|| Мама, я не могу больше пить

Задача 1

Дано: пятилитровая бутылка виски Jameson; кот черный, одна штука; курица, оставшаяся с обеда. Сделайте хоть несколько приличных снимков кота с бутылкой, если кот хочет курицы, боится фотоаппарата и абсолютно равнодушен к бутылке, а та, в свою очередь, шатается и вообще как-то не внушает уверенности своим видом.

>> больше кота!

Задача 2

Дано: пятилитровая бутылка виски Jameson; трое товарищей, которые время от времени собираются хорошо провести время, посмотреть «Вавилон 5» и поиграть в «Ужас Аркхема». Определите, на сколько еще встреч хватит бутыли, если фотография (см. выше) была сделана после двух вечеров, а в среднем за один раз выпивается около тринадцати стаканов виски с колой (на троих).

Факультативный вопрос (на «пять с плюсом»)

Почему Стар думала, что после переезда в Москву будет употреблять меньше алкоголя, чем в Питере?

Вопрос: Ответ: пятилитровой бутылки виски хватит на...

1. пять вечеров		8	(24.24%)
2. шесть вечеров		2	(6.06%)
3. семь вечеров		3	(9.09%)
4. восемь вечеров		2	(6.06%)
5. девять вечеров		1	(3.03%)
6. вот гурманы нашлись — Jameson с колой и льдом, видите ли, потребляют		3	(9.09%)
7. а вы там не сопьетесь?		14	(42.42%)
Всего:		33

@темы: моя семья и другие звери, сквозь объектив, life actually

---

|| Орнитология

Однажды, когда Ханна Нираи и нои-альбинои приезжали ко мне в гости, я обмолвилась, что работаю над фиком, в котором есть «тонкий и звонкий» Дейн Фогель и — в некотором роде — фемдом. Мы даже посмеялись над этим тогда: фемдомчик, мол, станет скоро торговой маркой Дарк Стар Инкорпорейтид, если еще не; смех смехом, а в тексте, который я наконец-таки отшлифовала по случаю отпуска, действительно есть намеки на пейринг Тельма/Фогель, причем у Тельмы — персики и нож, а у Фогеля — руки в гипсе.

Алсо, начало текста писалось под влиянием заявки на SR-однострочниках про зимний Стилуотер, и это еще один привет незабвенной нои-альбинои.

Фандом: Saints Row
Размер: 3728 слов
Таймлайн: после событий второй игры
Рейтинг: PG-13
Персонажи и пейринги: фем!босс Лесли Купер, гроза Стилуотера и де-факто владелица акций «Ультора»; Тельма Янг, правая рука Лесли Купер и нынешний исполнительный директор «Ультора»; Дейн Фогель, бывший председатель совета директоров «Ультора»
Содержание: С тех пор, как «Святые» взяли хрустальный небоскреб «Ультора» штурмом, бывшего председателя совета директоров Дейна Фогеля никто не видел. Глупцы считали Фогеля мертвым; умники предпочитали помалкивать.

>> зима в Стилуотере выдалась что надо

В Стилуотере, расположенном на краю океана и открытом всем ветрам, зима в этот раз выдалась что надо.

Мороз навалился на город в начале декабря и немедля сжал его в крепких, медвежьих объятиях, так что в считанные дни застыла вода у берегов, и покрылись ледяной коркой бетонные волнорезы. Младшеклассники бегали туда кататься, прихватив разноцветные санки, и те, кому строгие родители даже подходить близко к набережной запрещали, бегали все равно, порывшись перед тем всласть на помойке у дома: размочаленная картонка, на которой так весело съезжать вниз, не поцарапав новехонькие штаны, была в те дни предметом зависти у малышни. Все, что могло замерзнуть, застыло, все, что застыло, намертво примерзло к земле, и чайки, не успевшие вовремя улететь в теплые края, крикливо проклинали свою жизнь. Владельцы магазинов одежды переодевали манекенов, поправляя им меховые шапочки, как детям, и повязывая яркие шарфы: в моду после долгого перерыва опять входил лиловый. Старушки кормили нахохлившихся голубей. Бились, несмотря на многочисленные предостережения ди-джеев, машины на перекрестках. Все в городе, словом, было спокойно, все было хорошо, и даже местная шпана, гораздая выяснять, кто кого, сбавила обороты. Лишь однажды, в день февральской оттепели, прибывшая на вызов полицейская бригада собрала урожай жмуриков на углу прачечной, что подле математической школы.

К вечеру ртутный столбик термометра снова упал, будто в припадке, кровь вмерзла в снег, и ребятня обоих полов отполировала ее ногами, катаясь по розовой дорожке изо льда туда и обратно. Учительница тригонометрии наблюдала за этим безобразием из окна своего кабинета и впустую строчила кляузы в попечительский совет: гигант «Ультор», взваливший благоустройство города себе на широкие плечи, впал в спячку, и машины с рыжим логотипом компании появлялись на виду так редко, что это впору было приравнять к рождественскому чуду. Никто не убирал снег с улиц и не развешивал праздничных гирлянд, никто не посыпал оледеневшие бульвары песком и солью. Никто не почесался даже тогда, когда Джейн Вальдерамма собственной персоной поскользнулась по дороге в студию, расшибла правую руку и пообещала растрезвонить о позорном бездействии «Ультора» на всю страну.

Дальше пустых и громких обещаний, впрочем, дело не зашло. Мудрые люди отсоветовали Джейн будить спящего гиганта, тем более что в его мозгу, судя по всему, происходила напряженная умственная работа. Светились заполночь окна небоскреба, служившего «Ультору» штаб-квартирой, перекидывались деньги со счета на счет, а что до акций компании – те были по дешевке раскуплены какими-то странными лицами, в которых даже дурак, с трудом складывающий два и два, распознал бы подставные. От этого множились слухи, зарождаясь сами собой, как мыши в грязном белье: одни прочили «Ультору» оглушительное банкротство, другие – неслыханный подъем, а третьи и вовсе шептались, что исполнительный директор «Ультора» Дейн Фогель сбежал с миллиардом долларов и длинноногой блондинкой, оставив свой «Титаник» на волю недоброй судьбы, а утопающих – на милость рынка труда, но этих пустозвонов и вовсе никто не принимал всерьез.

Всю зиму «Ультор» лихорадило, словно гигант болел и никак не мог определиться с тем светом или этим, но к весне оправился и, стряхнув с себя недомогание, расправил широкие плечи. Заткнулись завистники, примолкли банкиры, и журналисты, приглашенные на встречу за закрытыми дверями, вернулись довольными, как хищники, набившие себе досыта животы. Они переваривали три дня и три ночи, прежде чем выплюнуть кости, и редакции вмиг растащили остатки пиршества по первым полосам. «”Ультор” во власти “Святых с Третьей Улицы!”», надрывались желтые газетенки. «Чего добиваются “Святые” этим дерзким шагом?», спрашивала небезызвестная «Стилуотер Таймс». «Вчерашние гангстеры – сегодняшние воротилы бизнеса!», кричал заголовок в свежем выпуске «США сегодня», а прямо под ним красовалась черно-белая фотография Лесли, мать ее, Купер в костюме, на лацкане которого красовалась пышная геральдическая лилия.

Так могла бы выглядеть сытая львица, что явилась из прерии прямо на светский раут, перекусив по пути охранниками фейс-контроля.

На фоне общей паники лишь «Форбс», как истинный джентльмен, сумел сохранить лицо, а точнее сказать – обложку: мартовский номер украшала фотография мисс Еще-вчера-никто-и-звать-никак в шикарном костюме-тройке, с ниткой жемчужных бус на шее и коленопреклоненным мужчиной между ног. Нынче ее величали мисс Янг, госпожа исполнительный директор «Ультора», будьте добры, и пока завистливые языки обсуждали лиловый жилет на голое тело, злые не преминули заметить, что мальчик, выбранный для фотосъемки, выглядит точь-в-точь как ее предшественник, старина Фогель, со спины. Это назвали тонкой, как перчик чили, шуткой для знатоков; изящным упражнением в остроумии. Единственным, кто мог бы оскорбиться на такую безобидную шалость, был сам мистер Фогель, не единожды уличенный в неумении смеяться над собой, однако бывшего директора не видели с тех самых пор, как «Святые», взяв «Ультор» штурмом, водрузили на шпиле хрустального небоскреба собственный флаг.

Глупцы считали Фогеля мертвым; умники предпочитали помалкивать.

Когда учительнице тригонометрии подложили пластиковую какашку на стул в честь дня дураков, розовая дорожка у прачечной растаяла без следа, а весна окончательно потеснила зиму, дела в Стилпорте пошли на лад. Ободранные коты объявили сезон охоты на расчирикавшихся помоечных птиц. Шпана взялась за ножички, молодежь достала мопеды, и старушки, мигом растеряв приличествующее их возрасту благочестие, с ругательствами грозили лихачам вслед клюкой. Люди привыкли к мысли о том, что штурвал оказался в крепких руках Лесли Купер, и стали говорить о том, что все, так или иначе, складывается к лучшему в этом лучшем из миров.

В один из прекрасных весенних дней, которые хочется удержать в памяти и хранить до самой старости, присыпав нафталином, из подземного гаража компании «Ультор» вырулил огромный внедорожник «Мицубиси» с затененными стеклами. Джип немного помедлил на сложной развязке, а затем водитель – или, точнее, водительница, так как за рулем была Лесли Купер, глава «Святых с Третьей Улицы» и де-факто владелица всех акций «Ультора», – плюнула на правила дорожного движения, пересекла двойную сплошную и покатила на север. Легковушки, завидев ее, уступали дорогу, постовые отводили глаза, и Лесли не отказала себе в удовольствии еще полихачить, свернув направо из крайнего левого ряда. Двух пассажиров на заднем сидении тряхнуло и бросило друг к другу под «Лючию ди Ламмермур» Доницетти.

– Ты бы ремни безопасности проверила потом, – заметила Тельма. Один из ремней смял лацкан ее спутника, и Тельма бережно расправила гладкую, серую в полоску ткань дорогого пиджака. – Разболтались, нет?

– Нашла о чем думать, – хмыкнула Лесли, не повернув головы. – Скажи лучше, куда за пиццей прошвырнемся, когда назад поедем. У «Донателло» экономят на сыре теперь, ну их в жопу.

– В «Иль Шматио» тоже не поедем, у них нет вегетарианской.

– Ты вот что, подруга... – Не переставая лавировать в тесном потоке машин, Лесли наклонилась и принялась шарить в бардачке одной рукой. Оттуда вывалился пакет из «Веснушчатых сучек» с засохшими остатками гамбургера внутри, свеженькая, не распакованная еще пачка вишневых сигарилл и крошечный дамский пистолетик. – Уй, блядское же блядство... Лови!

На заднее сиденье полетела книжонка «Стилуотер с одной буквой “л”». Раскрывшись в полете, брошюра шлепнулась соседу Тельмы прямо на колени. Тот вздрогнул, но не мог ни стряхнуть ее, ни высказать свое возмущение: руки у него были перевязаны в запястьях, глаза – закрыты повязкой, а рот заклеен крепким, доказавшим свою пригодность уже не раз строительным скотчем.

Тельма подняла справочник, не моргнув и глазом.

– У «Мама Джонс» слишком тонкое тесто… – сказала она задумчиво, шелестя страницами. – «Фиеста»? Возможно, нам стоит открыть собственную пиццерию. Через общепит можно прекрасно отмывать деньги.

– Кстати! – развеселилась вдруг Лесли. – О пицце. Прихожу я тут к тебе неделю назад, а парень твой на ресепшене – Вилли? Билли? – и говорит: к мадам нельзя, мадам занята, мадам деньги считает, и вообще я вас не знаю, подите отсюда. Да где ты выкопала такого? Я думала, твой прежний был толковым малым.

– Нервы у него шалили, – пояснила Тельма. – Уволился в начале марта, запаковал чемоданы и, говорят, дал деру в Европу. Боялся еще, что я его отрабатывать заставлю две недели по договору.

– Ну и дурак. – Лесли вдавила тапку в пол и лихо подрезала какого-то хлыща на лакированном и блестящем, как леденец, «Вольво». – Чем ты напугала так пацана?

— А помнишь, у меня тогда шли переговоры с «Дженерал электрик»? Видите ли, некто Дейн Фогель задолжал им за прошлый год несколько миллионов… или десятков миллионов, Дейн?

Фогель на соседнем сиденье протестующе замычал.

— На следующее утро, когда эти горе-кредиторы уехали, Марк — ты не помнишь, но его звали Марк — занес мне кофе и… в общем, ковер от крови вычистить еще не успели. Под конец дня бедолага писал заявление дрожащей рукой и смотрел на меня, как на кентервильское привидение.

— Мало того что дурак, — заржала Лесли, — так еще и редкостное ссыкло!

— В отличие от Билли, — вступилась за честь своего нового помощника Тельма. Билли был кудряв, пунктуален и, все всякого сомнения, очень умен. — Ты его не обижала?

— Вот еще, младенцев бить! Сказала, что пиццу принесла. С этими, как их, шампиньонами…

Машину затрясло, будто на смену гладкому шоссе пришла стиральная доска: это внедорожник со всей дури пролетел по «лежачим полицейским». Их расположили на въезде в город, чтобы лихачи вроде Лесли Купер вдарили по тормозам, но та не снизила бы скорость, даже если бы вместо бетонных копов на дороге лежали живые, настоящие, в фуражках и при значках.

— Билли как сообразил, кто ты, так до конца недели ходил нервный, — сказала ей Тельма. — Сахара мне в кофе пересыпал… Отличную пиццу ты тогда притащила, кстати.

Лесли, быть может, и ответила что-то, но рев из-под капота заглушил ее слова: джип рванулся вперед, будто почуяв свободу, и стрелка на спидометре прилипла к сотне. Сотня была ровным, красивым числом, и Тельме нравилось слушать, как гудит мотор, выжимая из себя скорость и силу. Дамба, соединявшая Стилуотер с материком, уходила серой полосой в горизонт, и от мельтешения фонарей за окнами рябило в глазах. Солнце, плясавшее на воде, отбрасывало такие резкие, слепящие блики в салон, что Лесли опустила козырек и надела огромные, в пол-лица, авиаторы от Дольче и Габбана.

Недолго думая, Тельма наклонилась, задев плечом своего пленника, и опустила боковое стекло. В щель тут же ворвался свежий сквозняк, пахнущий солью, пляжем, морем; он взъерошил Тельме рваную челку и отхлестал Фогеля по щекам.

— Тебе дует? — спросила Тельма. — Извини.

— Ну ты милая что пиздец, — хохотнула Лесли с переднего сиденья. — Спроси еще, не жмет ли ему кляп.

— Ты иногда заставляешь меня чувствовать себя очень плохим человеком, Лэс.

— Привыкай. Мы теперь на вершине этой, как ее — пищевой цепочки. Надо жрать мелюзгу.

В кармане Леслиной куртки то и дело трепыхался айфон: это беспокоил Джонни, ответственный за поставку крупной партии оружия. В процессе возникли какие-то недоразумения, и Гэту приходилось повышать голос, перекрикивая полицейские сирены и треск пулеметной пальбы. Названивали наперебой, обрывая линию в желании выслужиться, и неугомонные младшие лейтенанты, но босс рявкнула на них ото всей души, и телефон на время примолк.

— Я как мамочка с ними, — криво усмехнулась Лесли. — Пирс, не дергай Шонди за дреды, Шонди, не бей Пирса по яйцам. Сколько можно, блядь... Хотя я, знаешь, думаю иногда, что мисс Торчок потолковей будет. Вон стрелку с картелем Хуареса мне забила.

В той детской сказке с подвохом, которую Лесли читал вслух один из мимолетных и невыразительных отчимов, простой солдат, хитростью убив короля, получил корону, все царство да еще руку принцессы впридачу. Реальность была далека от вымысла: никто не спешил протягивать Лесли Купер, убравшей всех конкурентов, ни ключи от города, ни пальмовую ветвь, ни руку. Пока Тельма пыталась отвести беду от «Ультора», поставленного Фогелем на грань банкротства, Лесли выгрызала свое право рулить бизнесом наравне с большими наркодельцами, съевшими на торговле дурью не собаку — целого слона. Тельма кормила Фогеля плоскими персиками, отрезая им замороженные бочки, прихваченные беспощадными стилуотерскими холодами, а Лесли всю зиму резала шеи и ломала шеи, и делала это до тех пор, пока не проняло весь криминальный мир Америки: от Вашингтона до сраного Техаса.

Но Лесли и того было мало.

— Не хочешь в Мексику прошвырнуться через недельку? — спросила она, будто речь шла о развлекательной поездке в санаторий. — Поговорим по-дружески с местными ребятами.

— А по-дружески — это мне сколько обойм понадобится? Много или ни одной?

— Какая разница? — удивилась Лесли. — Обоймы на Джонни. Как у тебя со временем, найдется пара деньков?

Тельма в задумчивости поправила на носу очки.

— А знаешь, с удовольствием. Помнишь, ты тогда меня разбудила с пиццей? Треклятый аудит, я неделю в офисе из-за него ночевала… но теперь можно развеяться.

— Что, удачно прошел?

— Ага.

Машина замедлила ход: это Лесли свернула с шоссе на грунтовую дорогу, ведущую прочь от оживленной магистрали. По обеим сторонам тянулись теперь голые, облезлые поля, желтые от прошлогодней травы. Кое-где в прогалинах еще лежали прогорклые пласты снега, ломкие по краям. Пахло рыхлой землей, талой водой, прелыми листьями, — словом, всем тем, что знаменует неизбежное наступление скорой весны, — и Фогель, вздрогнув вдруг всем телом, подался вбок, насколько позволяли ремни безопасности, и прижался лбом к холодному стеклу, за которым мелькали редкие деревья. Он дышал глубоко и часто, словно надеялся опьянеть от свежего воздуха, и Тельма, помедлив мгновение, положила пальцы на его стянутые запястья.

— Какие у тебя руки горячие, — мимоходом заметила она и тут же вернулась к разговору о делах, продолжив тоном не то опытной бизнес-леди, не то профессиональной гангстерши: — Лесли, эти твои мексиканцы грозят нам каким оборотом? Лишние три миллиона в месяц я тебе верну чистыми, конечно, только… лучше не через «Ультор». Дела идут хорошо, но меня и так с пристрастием допрашивала налоговая. Пока рано.

— Мелко берешь, подруга. Я намерена выбить пять, и то, блин, не продешевить бы. Хотя, впрочем…

За прошедший год она навострилась ворочать числами с таким количеством нулей, что раньше не могли ей и в сладком сне присниться. Пока Лесли молчала, высчитывая грядущую прибыль в уме, Тельма нащупала на запястье своего пленника ямку, в которой лихорадочно стучал пульс, и скользнула подушечками пальцев по его ладони. Дорога под колесами становилась все хуже. Джип переваливался со стороны на сторону («Ах, ну блядское же блядство!» — выругалась Лесли, угодив со всей дури в яму), под колесами хлюпала грязь.

Под конец машина остановилась, мотор стих. Щелкнули ремни безопасности. Фогель не мог отстегнуть свои, поэтому о нем позаботилась Тельма.

— Приехали, — сказала Лесли, распахивая боковую дверь, и в кабине наконец-то стал слышен многоголосый птичий хор. — Вылезай.

Фогель не двинулся, — только ссутулил плечи и стал как-то меньше ростом, — и Тельма воспользовалась моментом, чтобы распустить узел на его затылке. Ее шелковый шарфик, закрывавший Дейну глаза, оказался теплым и чуточку влажным.

— Оглох, что ли? — сквозь зубы процедила Лесли. — Конечная. Поезд дальше не идет.

Она сдернула ослепшего Фогеля с сиденья, как с насеста, и силой повела прочь от машины. Прежде чем выпрыгнуть следом, Тельма поднесла повязку к губам: та была соленой, как любимое Тельмой море; как просроченный соевый соус из лапшичной ее отца; как кровь.

— Кляп сними ему, — сказала она Лесли в спину.

— Нахуя? — отозвалась подруга. Фогель шел спотыкаясь, как обреченный – на виселицу. Щегольские ботинки скользили по раскисшей весенней земле, и его приходилось то и дело подбадривать тычками. — Песенку он свою спел.

— Лэс!

Когда Тельма нагнала их, Фогель уже стоял на коленях у молодой сосны. Он плакал, опустив покрасневшие глаза, но тотчас вскинулся, стоило Тельме взять его за подбородок, и ухватился за ее руки, будто те были соломинкой, которая способна чудом выдержать свинцовый вес идущего ко дну человека.

— Охота тебе возиться… — буркнула Лесли.

Чтобы отодрать прилипший намертво скотч, пришлось изрядно постараться. Фогель морщился, гримасничал, но терпел, и только его пальцы, сжавшие Тельмин рукав, стискивали плотную ткань ветровки все сильнее. Над его головой, не ведая о разыгрывающейся внизу драме, надрывались лесные певуны, уже вернувшиеся из зимней командировки в Южную Америку. Им вторил жаворонок, обладатель громкого голоса и смешных черных рожек на голове. За спиной у Лесли рассыпался звонкой трелью кардинал, и Тельме показалось, что она даже заметила его красное оперение в голых ветках осины.

— Тельма, пожалуйста… Я ведь тебе нужен! Я же помогал тебе с «Ультором»! Пожалуйста!

— Ну конечно, Дейн, я без тебя ни на что не способна. — Продолжая крепко держать Фогеля за подбородок, другой рукой она заставила его разомкнуть пальцы и выпустить ее ветровку. Если Тельма и была соломинкой, то той самой, под которой ломается наконец-то, не выдержав, крепкая двугорбая спина верблюда. — Это ты у нас выпускник хорошего колледжа с безупречным резюме, а я кто? Так, девочка на подпевках.

— Никогда я такого не говорил! Тельма, ты ведь знаешь: я сделаю все, все, что ты захочешь. Мы с тобой могли бы…

— Могли бы — что? — переспросила Тельма спокойно. — Я просила Лесли сохранить тебе жизнь под мою ответственность, чтобы ты помог мне разгрести бардак, который сам же и устроил… Понадеялась на твое хваленое благоразумие. Но плести интриги у меня за спиной не было благоразумно.

— Я думал, вы меня убьете, — выдохнул Дейн. — Пожалуйста! Я думал, если аудит пройдет хорошо…

— Если аудит пройдет хорошо, думал ты, на следующий день «Святые» утопят незадачливого помощника в ближайшем пруду. За ненадобностью. Так? И тебе показалось, что достаточно внести в отчетность «Ультора» небольшой беспорядок… сделать свою персону жизненно необходимой… и тогда беспомощная милая Тельма оставит тебя чирикать в клетке, как любимую канарейку.

Фогель сглотнул. Он зимовал в подвале, баюкая сломанную руку и объясняя Тельме, что к чему в зыбком мире финансовых мегакорпораций, и все это время та спускалась к пленнику в дорогих рубашках, цокая каблучками и благоухая ароматом из последних французских коллекций. За три месяца он свыкся с этой дамочкой, заигрывал с ней и даже возомнил, что может обвести ее вокруг пальца, но в растрепанной азиатке с железной хваткой и следа не было от лощеной и всегда вежливой мисс Янг.

— А я ведь обещала, что мы тебя не тронем. Жаль, ты такого низкого мнения обо мне и моих обещаниях.

— Тельма, я…

— Глупый, — сказала Тельма с жалостью, поправляя рукава старенькой ветровки, — маленький Дейн. Хотя бы сейчас веди себя как мужчина: есть у тебя хребет или нет? Даже больно не будет. Обещаю.

— Тельма, прошу тебя! Тельма, я не хочу…

«Я не хочу умирать» — хотел сказать Фогель, но последнее слово костью встало у него в горле, — ни туда, ни обратно, — и он задохнулся от жалости к себе. Слезы жгли его щеки, страх – сердце, и невыносимо было помыслить о том, что этот весенний день с пением птиц, ясным безоблачным небом и беззащитными, только что проклюнувшимися почками станет для него последним, потому что так решила сумасшедшая девица без тормозов, но с пушкой.

— Ты закончила? — хмуро поинтересовалась Лесли за его спиной, взводя курок. От сухого щелчка Фогель вздрогнул и бросил на Тельму очередной взгляд, полный отчаяния, мольбы и муки.

— Сейчас.

Когда Дейну, любимчику учителей и девчонок, было всего десять, он на спор целовал недотрогу Смит, самую красивую и скромную ученицу класса, спрятавшись в тени гаражей за школой. Припекало вечернее солнце, пахло пылью и грозой, наползавшей с юга, а в светлых волосах Вирджинии запутался огромный майский жук, перепугав бедняжку до слез. Среди одноклассников он ходил потом кум-королем, но счастье продлилось недолго: тем же вечером Ник отобрал у тощей уличной кошки раненого, но живого еще воробья, и вся ватага дворовых мальчишек единогласно решила, что птица в руках лучше, чем какой-то там поцелуй.

С тех пор прошло двадцать лет, но Дейн, отчаянно пытавшийся уцепиться хоть за какую-то деталь своей жизни, чтобы удержаться на плаву и не потонуть с концами, вспоминал только шиповник за школой и дурацкого воробья. Его губы, искусанные в кровь и онемевшие от кляпа, казались сухими и неловкими, будто он целовался первый раз в жизни, а вовсе даже не в последний. Тельмины пальцы размазывали влагу по его щекам, и под конец их подушечки покалывало от едкой, хуже уксуса, соли. Что же стало с тем воробьем, когда Ник, устав возиться с ним, поклялся отдать его первому, кто попросит?

— Я закончила, — сказала Тельма.

Выстрел потряс мир до основания, расколол на две части: «до» и «после». Притихли певуны в ветвях каштана, замолк жаворонок; кардинал с отчаянным криком метнулся прочь, только его и видели, но больше всех перепугался Дейн Фогель, согнувшийся у Тельминых ног. Сам не свой от страха, бессловесный как камень и взмокший до последней нитки, он не слышал, что Тельма раз за разом повторяет его имя, — Фогель, Фогель, — как детскую, потерявшую всякий смысл считалку. Жив, думал он, и кроме этого ничто не имело значения. Жив. Жив!

— Посмотри на меня. Давай. Ну же, Дейн! — Фогель замешкался, и Тельма снова стиснула его подбородок, заставляя вздернуть голову вверх. — Из-за твоих неуклюжих происков я могу после этого аудита сесть в тюрьму. Чего ты хотел — этого? Чтобы мы лишились «Ультора»? Поздравляю. Почти получилось. Ты меня слышишь вообще, Дейн?

— Да, — выдохнул, наконец, Фогель, прикладываясь губами к сухому девичьему запястью. — Я… Спасибо. Да.

— «Спасибо»? — переспросила Тельма недружелюбно и так холодно, что Дейна вмиг пробрало до костей. — А где мое «Прости, Тельма, я виноват»?

— Я очень виноват, Тельма. Правда, я… Я подделал бумаги, я виноват, но мы будем работать вместе, мы все исправим, и дела «Ультора»…

— Мне не нужно это «мы». — От ее жестких пальцев на подбородке Дейна остались красные пятна. — Мне нужно, чтобы ты сказал мне, куда смотреть и что искать. И если ты ненароком забудешь упомянуть какую-нибудь мелочь, я постараюсь сделать твои дни в тюрьме — а ты обязательно сядешь в тюрьму за свои махинации — как можно более неприятными. Веришь?

Дейн поспешно кивнул. Тельма не была вооружена, а руки ее, маленькие, ухоженные руки были пусты, но Фогель был уверен, что, стоит ему поднять голову, он посмотрит не в глаза Тельме, а прямо в страшное черное дуло пистолета. Простое и бесхитростное, как инстинкт одноклеточного, желание владело в тот момент всем его существом. Он хотел жить, пусть в нищете и позоре, пусть в темноте и грязи, но жить; жить, даже если луч солнца, падающий на тюремную койку, будет единственным, что у него останется.

— Лесли предпочла бы пустить тебе пулю в затылок прямо в подвале. У меня более сдержанный характер.

— Я предпочла бы пустить в него пулю прямо сейчас, — бросила Лесли, убирая пистолет.

— Ты злая, — легко ответила Тельма, — потому что голодная. Знаешь что? К черту пиццу, я сделаю дома буррито — будет даже вкуснее, чем в этой вашей Мексике. Но сначала наш друг Дейн Фогель — одолжи мне айфон, Лэс, он звук пишет лучше, — наш друг расскажет о том, как он довел «Ультор» до банкротства.

~ ~ ~

— Без пяти минут дохлый он, — небрежно сказал Том, пиная со скуки придорожный камень. — Сам подумай! Нафига кому сдался дохлый воробей?

— Не хочешь — не бери, — буркнул Ник. Виновник происшествия, изрядно потрепанный в мальчишеских играх, сидел рядом, съежившись в пернатый комок. Он и рад был смыться — но Ник, опытный охотник, первым делом привязал воробью на лапу шнурок, выдернутый из кроссовки. — Что, отпускать?

— Отдай, — вклинился Дейн, — нашей кошке. Кис-кис! А ну, иди сюда!

Та переминалась за гаражами, но выходить не спешила: в отличие от собак, которых просто умаслить ласковым словом и брошенной костью, кошки злопамятны и осторожны, и не прощают тех, кто пытался подпалить им усы. Мимо проехала банда старшеклассников на роликах, пересыпая речь смехом и матом, и кошка вовсе юркнула в тень: только ее и видели. Том ушел, пиная выуженную из кустов жестянку «Кока-колы». Вечернее солнце склонилось над ржавыми крышами домов, и Дейн, прищурившись, вспомнил о том, что завтра обещали тест по алгебре, а он не готов, ну ни капельки.

— Пошли, — сказал он, — что ли, домой.

— Ща.

Воробей, давно смирившийся со своей участью, все сидел на одном месте, прикрыв глаза полупрозрачной пленкой. Не сразу сообразив, что никто больше не удерживает его в плену, он запоздало встрепенулся и после неудачной попытки взлететь поскакал в сторону гаражей, подволакивая увечное крыло. За ним тянулся разноцветный шнурок. Ник, не удержавшись, занес ногу, чтобы пригвоздить его к месту — и вдруг передумал, провожая птицу взглядом.

— Пусть валит, куда хочет, — пояснил он. — От меня убудет, что ли. Пойдем?

За их спинами кошка, осмелев, скользнула по пыльной земле.

FIN

P.S. Ссылка на фикбук.

@темы: смерть автора, Saints Row

---

|| Тело медузы на 98% состоит из воды

До отпуска осталось несколько дней, а точнее — два с половиной. Мне кажется, будто в преддверии долгожданного отдыха мое многострадальное серое вещество окончательно разжижело, а в черепушке плещется медуза. Прибираться в квартире? Платить по счетам? Записаться в парикмахерскую? Собрать силы для последнего рывка на работе? Нет, медузы — не человеки, они не могут работать, они могут только плюх-плюх.

На новом месте, в общем-то, весьма неплохо, особенно после того, как я притащила в офис плакат с командой второго «Эффекта Массы» и рождественский чай с пряностями. На первом этаже есть салон красоты для сотрудников, на втором — спортзал, где-то в недрах третьего — прачечная; коврики в лифтах тут меняют каждую ночь (так что если вы забыли, какой сегодня день недели, можно просто опустить взгляд под ноги), а если вам вдруг надо поздороваться с испанцем или японцем, поможет подсказка, наклеенная на раздвижные двери. В столовой можно заказать суши и купить дорогое — итальянское, что ли — мороженое.

Если бы я не была такой медузой, рассказала бы о том, как однажды, собравшись посмотреть на Москву с двадцать третьего этажа (там, говорили, окно во всю стену и видно шпиль МГУ), случайно уехала на двадцать пятый, а там только окошки-бойницы и золотая табличка с именем Председателя Правления.

Но я медуза, а медузы не разговаривают. Плюх-плюх!

@темы: вверх по лестнице, ведущей вниз