Как человек, с детства привязанный к Чужим, я невзлюбила четвертый фильм, Resurrection, еще до того, как вставила кассету в плеер. Для меня, прочитавшей книгу Екатерины Цветковой после третьего фильма, Рипли не умирала никогда: ее перехватил за несколько секунд до огненной смерти корабль Чужих, которые оказались разумны; ей зашили грудную клетку; ей подарили дочь, сестру и повод сражаться, теперь уже — не за выживание своего вида, но за понимание и мир между враждующими расами...
В Resurrection же Рипли клонируют и возвращают к жизни; королева Чужих рожает в ночь не то сына, не то дочь, этакую недо-помесь Чужого с человеком; Рон Перлман бегает с испитой рожей, и в какую задницу он засунул ту искру харизмы, что разгорается до адского пламени в «Хеллбое», мне неясно; а все прочие персонажи, включая девушку-робота, афроамериканца и инвалида, введенных в фильм только ради политкорректности, один другого неприятнее, так что во время просмотра желаешь только, чтобы их поскорее съели. Ну и Сигурни Уивер, конечно; хороша, спору нет, но стареющие герои — это грустно.
(Тут я в очередной раз беру со своей Шепард обещание не сидеть в Спектрах до последнего, а уйти советником в Совет Цитадели, смотреть свысока на молодо-зелено и говорить им: «Ах да, Риииперы». Это при условии, что МЕ3-концовки вообще позволят ей пережить войну с вышеозначенными Ахдариииперами.)
Тем не менее, есть у меня в Resurrection и любимый момент: восьмой клон Эллен Скотт Рипли заходит в комнату, где хранятся — выставлены, как в музее — семь неудачных ее клонов.